Дирижабль
Сначала всё начиналось вот так:
Несовершенное – искусственно. Искусственное – временно. Всё временное – изменяется, а потому – бессмертно.
Грязная заводь пруда с водой жёлтого цвета блестит в весенних лучах. Две пары белых лебедей скользят по её поверхности, оставляя за собой еле заметную рябь.

Однако, что-то едва ощутимое подсказало нам, что с таких слов начинать произведение без толку. Мы пробовали несколько раз и едва не отчаялись, спорили в поте лица. Мы были на грани – была даже идея не писать этого вовсе, но всё как-то притерпелось, уладилось, бросать уже не было никакого смысла – таким было окончательное решение.
Начало было выстрадано такое:
Маленький ребёнок, час назад ставший сиротой, утирал слёзы грязным белым платком с голубым рисунком. Он будет одиноким – так он подумал, когда увидел свою скончавшуюся на кресле в кухне матушку. Бедная мама,- подумал он. А какой несчастный теперь он, Дмитрий, пятилетний оборванец, голодавший до того и которому теперь суждено голодать и впредь.
Когда Дима стоял и смотрел на лицо своей матери, обычная краснота которого сменилась бледной синевой, он почувствовал себя как пассажир парохода, который скрывается за горизонтом и оставляет его одного на незнакомой и новой земле. Старого, морщинистого парохода с толстыми венами на шее и висках, а за горизонтом этот пароход, скорее всего, утонет, перевёрнутый первой же встреченной волной.
В этот самый момент мальчика оторвали от земли две сильные мужские руки и развернули лицом к загорелому мужчине с обрюзгшим лицом и толстыми блестящими губами.
- Так вот ты какой, отважный молодец.
В голосе мужчины не было слышно и нотки печали или сострадания.
- Я твой дядя, зовут меня Денис. Дядя Денис. А ты теперь – хоть и круглая сирота, зато под крылом. Под моим крылом.
Дядя только сейчас заметил слёзы в глазах мальчишки. Он сначала замер в недоумении, затем мельком взглянул на Димину мать, тяжело вздохнул и промолвил:
- Божья тварь на небеса отправилась. А почему на небеса, Дим, ты знаешь? Да потому что кроткая она была как овечка и смерть у неё была агнца – замерла и затихла. Так слова и не промолвила.
Дядя Денис после произнесённых слов немного засмущался, а потом добавил:
- Любила она меня, хоть я и подлец был в детстве. Сестра моя, да так и не зашла попрощаться…
На этом словоизлияние закончилось, а Дима на руках был отнесён в соседнюю комнату, в то время как труп его матери окружили не слишком ему знакомые люди с безразличными лицами и очевидным желанием закончить тяжкий процесс как можно быстрее.
Через два дня Диму за руки отвели в дом дяди Дениса, деревянный сруб на краю деревни, где было постоянно душно, сыро и темно. В этих же стенах закончилось обычное мальчиковое детство с воровством груш, купанием в озере и драками за ржавый велосипед. Денис не обижал мальчика, кормил его досыта, покупал поношенную одежду и редко бил за шалости. Дима уважал дядю за простоту, за сильные руки и за то, что тот часто водил к себе в дом ночевать пухлых напомаженных женщин. По мнению всех мальчишек, а, значит, и Димы, это было по-мужски круто, но почему именно – не знал никто.
Диме не понравилась школа. Поэтому он отучился в ней только два класса. Приходилось ездить далеко, в соседнюю деревню. Там он с друзьями часто дрался с местными ребятами. На уроках было очень скучно, заставляли рисовать всякие закорючки и палочки, сидеть в духоте. С собой у Димы был только ломоть хлеба на весь день до вечера, да и тот обычно был засохшим и чёрствым.
В классе Диму называли дирижаблем, за то, что он постоянно «парил в облаках» на уроке и мечтал о чём-то, это постоянно подмечала их школьная учительница. Само слово дирижабль сказал первоклассникам мальчик по имени Роберт. Он уже был в третьем классе и только научился читать, про дирижабли Роберт прочитал в московской газете, которую привёз ему во время отпуска отец-строитель.
Красивое и сложное слово дирижабль произносилось одноклассниками Димы с удовольствием и часто, отчего его чаще звали не по имени, а по прозвищу. Он не обижался, ведь слово ему тоже очень нравилось.
Когда мальчика выгнали из школы за неуспеваемость и нежелание учиться, он сильно не расстроился. Дядя его не наказал, а с мальчишками он мог поиграть и у себя в деревне. К тому же больше половины из его друзей не посещали школу.
Несмотря на то, что образования Дима толком не получил, его очень увлекал процесс раздумий. Началось это увлечение с того, что Дима узнал о слове «дарвинизм». В этом слове заключалась идея о происхождении человека от обезьяны. Обезьян мальчик видел только на фотографиях в газетах, это были волосатые существа похожие сзади на мужчину без головы, а спереди – на крашенного чёрной краской младенца. Выходит – они и правда очень похожи на людей, но это не самое главное. Вопрос в том, зачем люди произошли от обезьян.
Какой в этом был смысл? И как этот процесс происхождения выглядит? Диме представлялось, что обезьяны в сумасшествии вырывали у себя волосы вместе с корнями. На месте волос оставались красные ранки, которые потом заживали, если их помазать йодом или зелёнкой. После этого обезьяны вытягивали пальцами нос и выбивали большие зубы, чтобы выросли маленькие, не такие уродливые и гнилые.
Когда Дима немного подрос, он стал даже немного красив. Его тёмные кудрявые волосы накрывали широкий выпуклый лоб, под которым жили безмолвно большие серые глаза. Постоянно блуждающая по его губам улыбка отражала какие-то внутренние переживания юноши, такие же потерявшиеся, как и он сам. От худого с широкими плечами тела Димы слабо пахло будто нафталином, который источала его тонкая кожа. У него были длинные пальцы с широкими ногтями, этими пальцами он постоянно держит какую-нибудь мелочь, вроде изогнутой скрепки или отцветшего одуванчика.
Дядя Денис в качестве своей последней заботы о племяннике устроил Диму на интересную работу – строительство деревянных срубов. Строительство очень занимало Диму и, несмотря на то, что приходилось таскать тяжести, он во всём поспевал за своими взрослыми коллегами. На каждую стройку приходилось ездить всё дальше и дальше от дома. Во время одного из своих отсутствий дома Дима и узнал, что его дядю посадили в тюрьму на пятнадцать лет за убийство. Дядя всего лишь не оценил свою силу и разбил голову соседскому парню, с которым у него постоянно были споры из-за женщин.
Дима не был сильно расстроен – с Денисом они не общались давно, поговорить им было не о чем, слишком разные сферы обитания были у их душ.
Мечты Димы позволяли ему отвлечься от изнурительного труда, от глубокого одиночества и непредсказуемости жизни брошенного всеми сироты. Однако, и за удовольствие мечтать Диме пришлось расплатиться – тёмной зимней ночью он вышел из тесной строительной будки, где спала вся строительная бригада. Сначала он хотел просто надышаться свежим холодным воздухом, но потом застыл посреди небольшой полянки меж высокого кустарника. Над его головой далеко наверху серебристым светом лучился острый месяц, плавающий в едва светлевшем озерке прозрачного серого неба, окружённом чёрными клубящимися, словно дым после пожара, тучами.
Заворожённый юноша, не опуская взгляда, сел на пушистый хрустящий снег. Почти не моргая он лёг на спину, а суженный зрачок месяца продолжал смотреть на него, без слов прося не уходить, а подождать, когда он округлится и станет белолицей луной.
Утром мужики занесли Диму с синими губами и остекленевшим взглядом в затхлый воздух общей спальни. Кто-то растирал ему лицо спиртом, а двое ушли на морозе заводить старый ржавый автомобиль. В больнице доктор едва взглянув на Диму произнёс тихим и спокойным голосом: «Это воспаление»,- и ушёл, шепнув две фразы медсестре. Парня положили в палату для бездомных, где он в грязной постели, полной вшей, медленно выздоравливал и приходил в себя. Ему изредка давали поесть холодной и пресной каши и чёрного хлеба. Ещё не совсем оправившегося, Диму выписали, и он, качаясь на слабых исхудавших ногах, завёрнутый в замызганный тулуп поверх рубахи, ступил вновь в зимнюю стужу.
Тяжело ему давался каждый шаг до размещения строительного отряда, где он раньше работал. Но, оказалось, отряд давно переехал, оставив будку со стенками из тонких досок, южнее, где им предложили больше денег за строительство. Дима спрятался в будке от холода и дрожащими руками разжёг спичками из полупустого коробка, оставленного на полу, небольшой костёр в центре будки. Приходилось выходить из дому и собирать деревянные обрезки, и из таких маленьких походах сложилась целая бессонная ночь.
На следующий день Дима покинул своё убежище и стал слоняться по городу в поисках еды, потому как он был безумно голоден и, к тому же, настолько слаб, что и не сообразил вернуться в больницу. Его поймал в свои длинные цепкие руки серый силуэт милиционера. Не задав ни одного вопроса и не удосужившись даже сменить застывшее выражение сурового лица, тот за десять минут отвёл его в приют и бросил там.
Промёрзший до костей Дима стоял в прихожей приюта, чувствуя, как тепло человеческого жилья начинает обжигать кожу. Он так и разомлел, прислонившись спиной к стене и не снимая своего грязного тулупа. Когда в прихожую зашёл глава приюта с ведром мусора в руках, он поставил ведро на пол и вскинул руки: «Ах, Господи, заблудшая овца!». Приютом заведовал местный священник, а ухаживали за детьми в основном его собственные дети и толстая сварливая жена. Священник тоже был толстым, но добрым и намного более женственным, чем его супруга. Тёплые мягкие руки нескольких человек раздели догола Диму и понесли в ванную, где положили в горячую воду.
Он проснулся в постели с толстым шерстяным одеялом между двух мальчишек-беспризорников, которые спали мёртвым сном. Попытавшись подняться, Дима задел локтём одного из них, а затем надолго закашлялся, чем разбудил кого-то из детворы. Решив не мешать никому, он лёг обратно на чистую белую простынь и, отпустив мысли в вольное плавание, крепко заснул.
Проснулся он поздним утром, за что его тотчас отчитала жена священника. Затем она же напоила его топлённым молоком со сливочным маслом и, когда увидела, с каким удовольствием Дима выпил лакомство, улыбнулась и даже немножко погладила его по голове. «Вши!», - пронзительный крик заставил всех детей в доме оцепенеть на секунду, после чего они продолжили играть в свои детские игры. А пухлая женщина бегала между ними, вытаскивая по очереди за шкирку то одного, то другого, мыла долго с мылом в ванной. Потом стирала всё постельное бельё. Но и этим всё не ограничилось. Все головы были намазаны специальной мазью, и пришлось неделю спать всем поочередно то в одной, то в другой комнате, пока морозным зимним воздухом проветривались остальные. Уставшая хозяйка в конце концов всё-таки нашла в себе силы отшлёпать Диму совсем как ребёнка. Что странно, при этом она приговаривала: «Ты же такой взрослый, такой взрослый, а почему не сказал?».
Вскоре события первых дней Димы в приюте постепенно забылись, и он стал жить беспечной жизнью иждивенца, не выходя даже за двери своего нового дома. Его кормили, поили, даже немного приодели, и, несмотря на то, что ему не с кем было поболтать, так как все дети были намного младше его, Диме казалось, что он живёт в раю.