часть вторая, разделение мнимое

Из приюта его выдворили в самом начале тёплой, сладко пахнущей весны. Худощавое тело юноши немного поправилось и окрепло. Шагая по грязи просёлочной дороги, Дима насвистывал себе под нос весёлую песнь про шелудивого пса, который стал королём большой конюшни. Эту песню он выдумал сам, и слов в ней толком не было, зато был заводной мотив, который грел душу мальчишке, с детства невзлюблённого судьбой.
Очередное несчастье случилось с Димой, когда он решил немного заработать денег на колбасу и хлеб, выполнив просьбу солдат-срочников. Они пообещали ему за то, что он выроет лопатой небольшую канаву пятьдесят рублей на руки. Пока он копал твёрдую глинистую землю, толстые, в грязной форме солдаты с маленькими поросячьими глазками сходили за бутылками со спиртным и устроили небольшой пикник. Надрываясь, Дима выкидывал одну лопату за другой, терпя похабные шутки и выкрики солдат. Больше половины канавы было вырыто, когда в его плечо ударилась пустая бутылка. Это происшествие вызвало взрыв хохота пяти парней в форме, они переглянулись и кинули в лицо Диме по маленькому маринованному помидору. Тот вытер рукавом кислую жижу с лица, отбросил лопату в сторону и, вылезши из канавы, пошёл в сторону дороги.
Через несколько секунд крепкая рука схватила его за плечо:
- Ты не закончил, братан.
Одёрнув плечом, Дима ускорил шаг, но солдат, старше его на пять лет, развернул Диму лицом к себе и съездил кулаком по губам. Парень их поджал и не проронил ни звука, пытаясь освободиться от рук солдата. Но к этому моменту он уже был окружён стеной из военной формы.
- Иди, докопай!
Дима молчал, уставившись себе в ноги.
- Копай, я сказал.
На грудь мальчика упал сильный удар, нацеленный на то, чтобы лишить его дыхания. Лицо Димы стало серым, он согнулся и начал оседать.
- Ну ты и придурок.
Ещё один удар попал прямо в висок, отчего Дима опрокинулся на бок, ударившись другим виском о плоский камень. Не заметив этого, солдаты отошли от него, решив, что такой демонстрации силы вполне достаточно. Струйка крови потекла по ещё не расцветшей траве. Мальчик встал на ноги, раскачиваясь из стороны в сторону. Обтерев правую сторону лица, он увидел перед собой свою ярко-красную ладонь.
«Почему она такая красная? Это кровь? Почему я в крови? Это моя кровь? Почему у меня кровь на лице? Это моя ладонь?». Диму тошнило, он силился вспомнить, что произошло всего лишь секунды назад, но не мог. «Как я оказался здесь? Куда я шёл? Что случилось со мною? Я упал? Куда мне идти сейчас?». Он рассмотрел плывущие силуэты солдат и понял, что ему нужно идти от них, развернуться и идти подальше. Кровь в голове стучала, кровь капала с подбородка на грудь, кровь засыхала на ладонях. Тошнота усиливалась, становясь невыносимой. На нетвёрдых ногах Дима вышел в поле, чёрное поле с едва пробивающимися из под земли ростками растений. Сознание постепенно покидало его, оставляя в душной темноте забытья. Лицо Димы оказалось в колее давно проехавшего по полю грузового автомобиля, на дне которой отстоявшаяся вода пахла сырой гнилью.
Когда старый дед, проезжая на телеге за своей доживающей последние годы кобыле по полю, заметил лежащего на земле паренька, Дима уже пришёл в себя и ощупывал языком свои пустые кровоточащие дёсны.
- Батюшки, ну у тебя и синячище! Эдак тебя отделали, небось за хорошее дело?
Дима молчал, когда старик начал его поднимать, у него снова закружилась голова и к горлу подкатил клубок тошноты. Ослабшими ногами он встал на мокрую скользкую траву, когда его начало рвать. Дед держал его сзади подмышки и что-то бормотал недовольным голосом. Затем Диме удалось залезть в повозку, утирая грязные губы.
- Ой, плохо ты выглядишь, братец. Тебя к доктору нужно свозить.
Видя, что малец не в состоянии ответить, старый человек погладил себя по своей пышной седой бороде, мягко спускавшейся на грудь, вспоминая, где находится ближайшая больница. Пришлось ему везти Диму в повозке до районного центра, потому как других больниц, кроме центральной, дед не помнил. А в той ему хорошо ногу скрепили, так, что он теперь и не прихрамывает.
Парня на повозке кидает почти на каждой кочке, которую проезжает деревянное корыто на колёсах. У него начинается жар, и в лёгкий бред, который окутывает его сознание, толстой белой нитью вплетается бормотание деда, сидящего к нему спиной и управляющего кобылою.
- Я – человек добрый, потому как доброму жить на свете легче. Если ты добрый, то и какой с тебя может быть здесь спрос? Если что с тобой плохое случается или злое, так ты в том не виноват, потому что от тебя миру только благое дело поступает. А значит – все беды у доброго человека – от провидения, то бишь от господа нашего. От него в радость всё принимать – и кнут и пряник. Поэтому я тебя и везу, что я добрый. Если ты тоже человек без греха, да что и по лицу твоему видно, то попало тебе ни за что. И обижаться здесь не на кого. Хотя, кто тебя так отделал, тому самому по башке надавать надо, ведь не пощадил он тебя, совсем безусого.
Карусель тёмных пятен на голубом небе перед глазами Димы раскручивалась с каждой секундой быстрее, отчего он не мог и голову взять ни одного слова, произнесённого дедом за долгую поездку. Однако однажды он нашёл в себе силы прервать длинный путаный монолог и спросить:
- Как я здесь оказался?
Старик удивился тому, что Дима не помнил ничего. Кроме того, по нему видно было, что избит он сильно и головой ушиблен. Он напомнил:
- Размяли на тебе кулаки негодяи какие-то. Наверное, из соседнего села или вот солдаты из части рядом.
Дима замолчал, пытаясь справиться с очередным позывом к рвоте. Его нещадно трясло в телеге, стало припекать солнце, а от этого его жар ещё больше в голову давал. Когда они подъезжали к больнице, он вновь был без сознания. Таким отдал его дед в руки санитаров и медсестёр. Напоследок тот сказал:
- Это дитё. А двери детства, они как двери кабака американского из фильмов, медленных и слабых они в жизнь не пускают и обратно отбрасывают. Парень крепкий, ему вперёд дорога, выживет.