три

Провалы памяти, потеря памяти, сотрясение мозга, множественные ушибы, трещины. Пока ты поднимаешь руку, ты забываешь, где она находится. Нет, скорее, ты просто её теряешь, и находишь окоченевшей под собственным боком, придавленной твоею тяжестью. Ты забываешь, почему ты здесь, что было до того, как ты здесь оказался. Начинаешь искать тот момент, который помнишь точно, но он ускользает. Какой-то разговор, событие, секунды, записанные в твоей памяти до мелочей. Вся масса твоих впечатлений всплыла как ил со дна озера и кружится, кружится в сумасшедшем танце, просачиваясь сквозь пальцы рассудка. От этого вновь тошнит.
- Юродивый глазки открыл!
Слышится смех соседей по палате. Дима лежит на кушетке с продавленными пружинами и смотрит в потолок. Головные боли не оставляют его, но он понемногу расставляет воспоминания по предназначающимся им местам. Обрывки нити времени в его мозгу связываются воедино. Противно, вся жизнь кажется такой противной, когда вспоминаешь её. Все эти секунды и годы, наполненные суматохой и серостью – от них тоже тошнит, причём сильно.
- Лежит, как беспомощный калека, а сам здоров, ручки-ножки двигаются.
- Небось, нравится, как за ним ухаживают…
Ехидные голоса прерывает стук каблуков медсестры. Рыжеволосая и бледная, как и все рыжеволосые. Высокая, как почти все рыжие, и худая, как те, кто может позволить себе только плотный завтрак. Голубые глаза и нос картошкой, улыбка той, которая ещё не разочаровалась в людях и хочет им помочь. Из хорошей, но бедной семьи, она выучилась в медицинском колледже в столице, чтобы вернуться и работать здесь, в местной больнице. Единственная дочь, она не может помочь деньгами родителям, которые питаются теперь тем, что вырастет на огороде. Каждое утро ей холодно в комнате общежития, ей нечего толком есть.
Но она улыбается, когда работает, когда перевязывает больных, чаще всего забытых всеми стариков и бомжей. Точно также она улыбается, когда подходит к постели Дмитрия. Присаживается рядом с ним, в этот же момент запах её сладкой кожи обхватывает нежными объятьями его, до того безучастного ко всему. Диму словно качает на волнах от удовольствия чувствовать этот запах, пока медсестра ставит ему два укола в обе руки и даёт запить из треснувшей кружки без ручки прогорклые таблетки.
Она медленно встаёт с его постели и уходит. Ей вслед доносятся пошлые замечания и смешки.
- В самом соку ягодка.
- Не будь сломана моя нога… А впрочем, сейчас мне кажется, что и это не помеха!
Небритый персонаж в серой от грязи майке начинает похрюкивать от смеха. Не только больные присматриваются к молодой незамужней медсестре, её солнечная улыбка и воздушная походка привлекают внимание и разжигают желания докторов больницы. Они при ней стараются вести себя нарочито вежливо и с сарказмом улыбаются, столкнувшись с ней в узком коридоре. Её зовут Дарья, и ей всё это противно, потому как она хочет лишь помогать людям, делать больных здоровыми и наработать немного практики, чтобы пойти учиться в институт.
Вот и любовь к ней стучится в сердце Димы, но этому есть причина – весна. В самом разгаре она, и словно от подожжённой на полях сухой травы загорается каждое молодое и одинокое сердце. Неважно, если она его не замечает, не беда, что он на этой стезе не один. Чувство крепкими ростками поднимает к жизни Дмитрия, он выздоравливает.
Дарья приходит всё реже, у неё полно других важных дел. И изредка из её мягких рук он перед сном берёт кружку с холодной водой, которая не остужает жара внутри. Дмитрий ходит по больнице, плетётся вместе со всеми в столовую за обедом, вышагивая по гулким длинным коридорам. Знакомых и приятелей не нашлось, все слишком обозлены тем, что живут вне дома и спят в противно скрипящих кроватях с влажным от пота бельём.
От одиночества время длится вечность, которая закрывает свой большой красный глаз, смотрящий в упор на Диму, лишь когда он поворачивается на пружинах к стене, покрытой зелёной эмалью и, ожидая душных кошмаров, засыпает.
Утром его глаза заливает яркий солнечный свет. Он разбужен гулом нервных и быстрых шагов Дарьи по коридору мимо его кровати. Она в слезах, пуговицы её халата сорваны, сам халат помят. Закрывая лицо руками, Дарья, всхлипывая, проносится мимо и исчезает за толстой стальной дверью стационарного отделения. Исчезая, она забирает с собой смутные желания и невысказанные слова Димы, а его рассудок привязан к её ножкам золотыми нитями. И рассудок тоже уходит, гулко шагая по коридору больницы.
Немного шаркая стоптанными шлепанцами Дмитрий, спустя день томительных раздумий, сам выходит из больницы, выписанный уставшим от его молчаливости врачом. Когда он встал на ступенях перед входом в дом больных, посторонний прохожий мог бы наблюдать следующее зрелище: молодой человек с тёмными кудрявыми и грязными волосами на голове, большими серыми глазами на лице и блуждающей улыбкой на устах нетвёрдыми ногами ступает вновь на грешную землю. Кажется, что от его худого тела, покрытого тонкой белой кожей пахнет нафталином. Широкие плечи, выпуклый лоб и длинные кисти рук Дмитрия создают впечатление, будто у него генетические отклонения. Но на самом деле он просто давно толком не ел, умеет работать, и сила в руках есть. Под выпуклым же лбом скрываются мозговые извилины, пульсирующие одной частотой сигнала – Дарья, Дарья, Дарья…
К сожалению, в столь ранний час никаких прохожих не было, иначе они бы не преминули осуждающим взглядом скользнуть по дырявым брюкам Димы и его грязной запотевшей рубашке с протёртыми локтями. Под ней стонет сердце, ритмом выбивая желание идти за ней, идти, где бы она ни была и куда бы ни направлялась. Город, где она родилась, где её ждут родители, где возможно пригреют и его. Такого несчастного и брошенного всеми. Брошенного собственной матерью, рыжей и бледной, худой и высокой, как почти все рыжие. Маленький Дима, он ещё такой маленький.
На автобусной станции его из жёлтого ржавого автобуса выталкивает контроллёр, автобус уезжает в направлении города, чьё название запомнил юноша, запомнил случайно и навсегда. Нет денег в карманах, нигде нет денег, он пуст, без монетки. Откуда у больного и заблудшего сына хотя бы на хлеба кусочек?
Хочется есть, с дикой силой хочется. Не можется больше без еды уставшему телу. Дождавшись вечера, Дима перелезает через ограду и, отодвинув дрожащими пальцами засов, заходит в чужой курятник. В его горле ком пульсирует, транслируя слово голод большими блестящими буквами внутри каждого тёмного пятна, всплывающего перед ним от истощения. Схватив двух спящих куриц за головы, Дима выбегает из курятника и, разодрав одно колено, оставляет позади забор. Слышен приглушённый лай проснувшейся собаки.
Подмяв под себя вырывающихся куриц, он падает в кусты, густо растущие по берегам сточной канавы, запах которой заставляет слезиться глаза. Быстрое после продолжительного бега дыхание поднимает с земли мелкую пыль. Собака устаёт лаять и сердито укладывается в тёплой будке досматривать свой сон. Падает набитым доверху мешком тишина. Только курицы изредка что-то недовольно проговаривают на своём языке.
Кажется, всё успокоилось. С такой мыслью Дима садится, держа в каждой руке по курице. Он неловко сжимает им горло своими длинными пальцами, боясь задушить. Страх задушить живое существо проникает сквозь ногти Димы и, скользя по венам, достигает его висков. Нестерпимая боль, сумасшедшее отвращение, они консервными ножами вскрывают черепную коробку потерявшегося мальчика. И единственный выход – разжать пальцы. Которые в ту же секунду разжимаются с такой силой, что сводит судорогой кисти.
Курицы, вновь что-то прокудахтав, спокойно и уверенно уходят от согнувшегося в безудержном плаче Димы. Когда поток слёз иссяк, а влага с лица была стёрта рукавом рубашки. Переборов себя, наш герой перелез через забор чьего-то участка и, благо грядки начинались под самым забором, стал выкапывать ногтями рук то, что там было посажено. В основном это была мелкая незрелая картошка, которую Дима рассовывал в спешке по карманам, попавшуюся морковь он съедал здесь же, вместе с землёй. Пальцы устали, большой мир, словно сдувающийся воздушный шар, стал смыкаться плотными стенами вокруг юноши. Его могли найти, подстрелить, поймать прямо сейчас. Внезапно охваченный этой ужасающей мыслью, Дима почти перепрыгнул через забор и помчался подальше от места скромной кражи.
За чертой города в отблесках лунного света он разглядел железнодорожную насыпь. Место вокруг насыпи было пустынное, заросшее бурьяном. Под спиной оказался сухой щебень, во рту под натиском целых зубов хрустела и скрипела зелёный сырой картофель. Диму постепенно захватил неспокойный сон, тревожимый болями в желудке и небольшим ознобом от окружающей прохлады и опустившегося на луга тумана. В тот момент, когда локомотив с открытыми вагонами, груженными углём, стал нещадно стучать по рельсам своими стальными колёсами над головой парня, он резко вскочил от испуга. В следующую секунду он уже решил, что должен отправиться вместе с этим поездом, чтобы, волей случая, найти у другого конца железной дороги свою Дарью.