пока вы спали...

Рано утром, когда за окном землю тонким слоем покрывала роса, Дмитрий встал со своей постели и оделся. Голова болела, но спать ему вовсе не хотелось. Наоборот, разум словно прояснился. И был занят своей привычной работой. Он переваривал и выплевывал различные мысли, разных размеров и качества.
Устроившись на дивана и обхватив голову руками, Дима думал о долге. О том, что, наверное, мы все друг другу обязаны, потому что зависимы. Словно рабство, кипа обязанностей друг перед другом гложет нас, оставляя без сил. Мы не в состоянии ныне сделать что-то самостоятельно, нам требуется помощь. И в результате, мы взваливаем на кого-то обязанность по выполнению своих целей, по реализации своих мечтаний, по осуществлению собственных грез. А сами занимаемся тем, что выполняем то же самое за всех остальных. Надо ли говорить, что при этом все остаются несчастны?
Не имея возможности заняться своим "хочу", мы наблюдаем, как им занимаются другие. Как они, исковеркав призмой своего сознания наши желания, доставляют нам не удовольствие, а разочарование в мечтах.
И что Дима? Какой выход нашел он из круга пыток, в который люди загнали себя? Есть только один выход - видеть себя в других. Слегка прикрыв глаза и не присматриваясь, узнавать в окружающих свои черты. Возможно, все люди и есть - ты, то есть, Дима. И они окружают тебя, стараясь неловкими движениями подтолкнуть тебя к свету. Только у них ничего не получается, только уронить Дмитрия на пыльную землю. А кого в этом винить? Только самого себя за свой миллион неловких рук, выполняющих миллиарды неловких движений. Что же делать? Жить изгрызаемым совестью ничтожеством и стараться все-таки выточить из бытия золотую розу счастья. Пусть и ценой миллиона порезанных. разодранных, разбитых в кровь рук.
Встав с дивана, Дима направился на балкон, где, глубоко утонув в кресле, спал Александр. Окно было открыто, от этого лицо Саши было мертвенно бледным. Разглядев облачка пара, выпускаемые его губами, Дима аккуратно закрыл окно и вышел с балкона. Все спали, на улице только-только начало светлеть. Юноша, тихо щелкнув замком входной двери, проскользнул наружу. Через час, с трудом ориентируясь среди холодных незнакомых улиц, Дима все же дошел до своей больницы.
Охранник улыбнулся его жалкому виду. Дима, совсем замерзший, забежал в свою каморку и стал отогреваться возле теплой трубы. Его снова посетили думы. О том, как ему всех жалко. Жалость к жизни проснулась в нем. К такой нежной и хрупкой субстанции, которая исчезает, наверное, задолго до того, как ты успеваешь ее узнать. Жалеть, жалеть всех хотелось ему, потому что себя жалеть он не мог, слишком много в его жизни было счастья. Ему так казалось, потому что он видел Дарью. Он в нее влюбился, и она, такая далекая, продолжала его делать счастливым.
А остальные люди. Почти никто из них не знал ее. Их можно было жалеть. Было бы еще лучше, если бы у Димы получилось любить всех их. Но он не мог. Они были ему незнакомы. Слишком быстро они исчезают в его памяти, до того, как успеваешь их узнать. Скорее так; он не любил людей, но и не бил их. Не бил людей, но и не любил их. Да, именно так.
Больные люди, вот их, наверное, жалко. Хотя нет, и их не жалко. Больные люди - люди здоровые, которые болеют своим здоровьем, ведь они живы, и боль лишь становится надеждой на жизнь. Ведь если болит, гниет, сводит судорогами, кровоточит и ноет - живет. Все больны, неизлечимо больны, а некоторые - столь безумны, что считают себя здоровыми. Не чувствуя боли, они начинают верить в то,что уже мертвы, и отдыхают, полоская души в крови собственных тел. Не жалко, совсем, ни капли.
Александр встречает его на улице, докуривая тонкую сигаретку. За локоть его держится женщина, худая и угловатая. Ее большие глаза обрамляет тонна косметики и крашенные в темно-каштановый цвет волосы. Александр говорит о чем-то, говорит, но его не слышно. Стоит немножко присмотреться к этой незнакомой женщине, чтобы увидеть в ней непременно знакомое, близкое, виденное.
Небольшой нос туфелькой и выпуклый лоб, закрашенные неровности кожи и белые зубы - она... Фиолетового цвета короткая юбка, вязанная кофточка, белая, на голое тело - она... Длинные тонкие пальцы на руках, разрисованных голубыми линиями вен, выступающих из-под тонкой кожи. Она - похожа и на Дарью и на кого-то еще. На Александра, на Сашу, но не цветом волос, не манерой двигаться. На что-то внутри него... На что-то им созданное. Да, она - неотвратимо, ужасно, противно похожа на его дочерей, на обеих, правда больше на старшую.
- Ты пойдешь с нами, ты знаешь, ты должен.
Втроем они завернули за обшарпанный угол безмолвного холодного здания и в миг провалились в дом чахлых свиданий, где Дима пытался забыться, забившись в угол. Там же, в той же квартирой на ночь Александр, одуревши от спирта, занимается бесстыдной любовью без любви с немного пьяной проституткой.
Первый храп Саши совпадает с щелчком металлической зажигалки. Она курит, спустившись с кровати на пол. Дмитрий осторожно подползает к ней, шурша зачищенным до старости ковром, и обнимает ее холодное гладкое тело без единой мурашки. Она вздрагивает, на ее лице отвращение, но она ждет.
Повиснув на ее голых плечах, Дима шепчет что-то, какие-то сокровенные слова, что гулом отдаются в его опухшем мозге. Она отстраняет его, отталкивает маленькими ладонями, поняв, что ему не нужна ее такая щедрая и желанная всеми бесстыдная любовь без любви.
Утром они выходят вместе, и Дима тщетно пытается ухватить ее руку. Она, пытаясь скрыться от него, ускоряет шаг. Звонкие щелчки ее каблуков будят пустые улицы еще не проснувшегося города.
- Постой!
Он ее нагоняет, но не смеет остановить, и она ускользает вновь в тщетных попытках затеряться среди стен узких переулков. Поняв всю бесполезность такого марафона, проститутка сбавляет шаг. Он идет рядом, попеременно то смотря на ее профиль, то заглядывая на ходу в глаза. Ее большие глубокие глаза полны раздражения и обиды.
Неожиданно она остановилась, повернулась к нему лицом и стала рассматривать в упор, оценивая, пытаясь запомнить и понять... Увидев бессмысленную улыбку на его лице, она подумала: "Очередной..." Он еле слышно промолвил: "Дарья", и когда он хотел повторить заветное имя чуть громче, она вспорхнула и устремилась к двери ближайшего подъезда, ловко ее открыла и успела быстро захлопнуть за собой.
Дмитрий оказался на улице, один, в свете растущего солнца стоящий, растерянный. Она жила где-то там, внутри дома, и он обязательно ее дождется. Сев на прохладную скамейку, Дима взялся за голову. "Она была так близко, как я ее упустил?"
Прошло несколько часов, мимо юноши прошли сотни людей, спешащих на работу. Он устал вглядываться в их безразличные лица, полные скуки и бесшумно душащего их комфорта. Усталость поборола его, и Дима, облокотившись на спинку скамейки, заснул.
Разбудил Диму звук цокающих каблуков ее туфель, на ее ногах. Она пробегала мимо него, широко расставив руки, чтобы сохранить равновесие, преодолевая неровную кладку тротуара. Когда он открыл глаза совсем, она уже села в небольшую черного цвета машину и смотрела на него сквозь слегка тонированное стекло удивленным взглядом. Дмитрий успел соскочить со скамьи, когда машина уже тронулась и начала разгоняться.
Проследив за тем, как автомобиль скрывается за поворотом в конце улицы, Дима вернулся обратно, сел и снова схватился за голову. "Она может никогда больше не вернуться, я потерял ее, свою Дарью, во второй раз".
Но она вернулась, уже вечером, уставшая и растрепанная. Встретившись с ожидавшим ее Дмитрием, она молча повела его за собой в подъезд.
Квартира была грязна и не убрана, кроме них двоих никого больше не было. Из всех углов сочился непонятный Диме кислый запах. Разогрев в микроволновке щи, она поставила две тарелки на стол и села. Дмитрий сел напротив. "Меня зовут Наталия, предпоследняя и", сказала она. "А меня Дмитрий..."
Несколько минут они молча ели суп и не смотрели друг на друга. Затем Наталия отодвинула от себя тарелку, вытерла руки грязным от жира полотенцем и спросила: "Зачем ты меня преследуешь?"
Дима смотрел ей в рот и молчал. На дне его тарелки продолжал остывать суп. Наталия поморщила нос: "Ты понимаешь, Дмитрий, у меня и так, без тебя, много проблем".
Дмитрий, не отвечая, выслушал ее грустную историю. Она была младшим ребенком пары наркоманов. Старшим ребенком был ее брат, способный парень, пытавшийся выбраться из клоаки серой жизни, в которой погрязла их семья. Голод, грязь, грубость... Он хотел спастись, стать кем-то, обеспечить себя и выгрызть у бедности своих родителей. Но та не ослабила объятий.
И вот, когда он вечером, за день до поступления на новую высокооплачиваемую работу, стоял на общем балконе их этажа и курил сигарету, случилось непоправимое. Глубоко затянувшись дымом, он не успел отскочить, когда ржавые поручни, на которые он облокотился, выскочили из гнезд в бетонных плитах.
Над его трупом, красным пятном врезавшимся в снег, плакали трое - его родители и Наталия. Они знали, что потеряны, что теперь они забыты всеми. Не вынеся горя, родители девушки стали колоть героин, проматывая получаемые на работе гроши, а потом и мебель, и приближались в мгновенья забвения к надежде, к мысли, что он придет и позовет за собой в другой мир, мир счастливых людей.
Наталия подняла взгляд на равнодушное лицо Дмитрия и замолчала. "Он не в состоянии понять, душевный урод", подумала она. Дима продолжал рассматривать черты ее лица, пытаясь понять, где в них заканчивается Дарья, и где начинается Сашина дочь.
"Пойдем, я отведу тебя спать",- сказала она и вышла из кухни. "Слова, слова, где же все те слова, которые в себе я вынашивал, которые тысячу раз продумал и так долго ждал, чтобы произнести? Где они?",- Дима неловко ковылял по коридору, следуя за Наталией и ломая себе руки.
"Спи здесь",- это была кровать ее брата: "здесь давно никто не спал". Она ушла, оставив Дмитрия одного расстилать постель. Сняв с себя одежду, он устроился под холодное одеяло. Постель пахла плесенью, притом так сильно, что немного кружилась голова. Дима заснул тяжелым и беспокойным сном.
Ему приснилась пыль (dust), ее было много, огромные облака пыли. Они летали, летали над ним и угрожали упасть на голову своими серыми брюшками. Пыль, коварно проникла ко всем в дома, и засушила всех там спавших так сильно, что их тела тоже стали пылью. И ветер дул. И пыли становилось еще больше. Она множилась, превращая все в себя, и стала вездесуща, словно воздух. Дмитрий не мог больше вынести, глаза его ослепли, уши не слышали, рот не мог дышать.
Затем все стало так темно, что ему показалось, будто он умер, или еще не родился. Он, заключенный вновь в утробу матери, засыхал, заметаемый печальным песком, сыплющимся сверху из серых облаков. Печаль проникала в его мозг, не давая пробудиться мыслям, заставляя забыться и освобождая Диму от мира вокруг. Освобождая в забытьи...
Утром его будит Наталья, она ночью не спала, ее не было дома. Уставшая, она заплетающимся языком просит его уйти: "Уходи, оставь меня, ты, сумасшедший. Прошу, исчезни, перестань меня тревожить". Она уходит, держась правой рукой за левое предплечье, раскрашенное мелкими синяками.
Дима сидел на кровати несколько минут, пытаясь прийти в себя после тошнотворного сна и последних слов Натальи. "Я должен остаться, я не могу бросить ее, не могу потерять". Он спешно одевается и встает, желая найти Наталью и все ей объяснить.
Но в дверях его встречают два незнакомых человека. Худые, бледные, с красными глазами, почти бесполые, но все же их можно различить. Мужчина и женщина, будто при смерти...
"О дорогой, наш дорогой сын!",- одновременно восклицают они и обнимают Диму с двух сторон своими тощими руками. Дмитрий не может ничего сказать, на него наводит ужас ощущение двух почти лысых голов с сухой шероховатой кожей, трущихся о его шею и плечи. На лице женщины разгорается ярко-красный румянец, и она произносит: "Отчего же тебя так долго не было, почему ты нам не звонил, не писал?".
Юноша, не в состоянии прекратить громкий шум сердцебиения в голове, молчит и пытается освободиться. Их руки, которые, казалось, могут сломаться с треском словно сухие ветки, не хотели его отпускать. Дима взглянул в зеркало, стоявшее у противоположной стороны, в нем он увидел блаженные лица обоих, и его осенило. Они похожи на Наталию, они, несмотря на то, что похожи на трупы, все еще имеют с ней те самые общие черты, которыми ребенок напоминает родителей.
Когда Дмитрий увидел, как мама Наталии, встав на носочки, пытается дотянуться до его лица своими бледными губами, когда почувствовал доносящийся до него смрад ее нутра, он взвизгнул и вырвался из рук стариков.
Они секунду продолжали стоять с протянутыми вперед руками, обнимающими пустой безвкусный воздух, а потом поднесли ладони к своим лицам. Две пары бесцветных глаз, узких зрачок которых безмолвно выражал страх и удивление, уставились на Диму. Он хотел спрятаться, пропасть и сгибался под их тяжелым взглядом, но не исчезал.
Как будто кто-то развел черную краску их глазниц водой, и по лицам родителей Наталии стало распространяться темное отчаяние, ненависть, злоба. Четыре слезы на их щеках, ничего не значили. Значение имел изданный ее матерью визг, сначала долго пробиравшийся через пересохшее, прокуренное горло, а затем стремительно вырвавшийся наружу, хриплый, уродливый, прерывающийся.
Дмитрий сел на пол и, прижав к плечам колени, укрыв ладонями лицо, заплакал. Его слез было гораздо больше, но их смысла он не ведал. Диме было страшно, и он рыдал.
Уже несколько минут стоявшие молча ее родители взяли друг друга дрожащей рукою дрожащую руку и ушли. Щелкнул засов их маленькой комнаты, где вместо мебели был только пятнистый матрас и две засаленные подушки.
"Ничего, ты не виноват, поверь... Ты не первый, не первый раз они кого-то признают своим сыном",- говорила Наталья, стоя в проеме двери в ванную и наблюдая, как Дима умывает холодной водой лицо. "По крайней мере, на секунду ты их осчастливил. А счастье никогда не длится больше секунды",- она протянула ему полотенце и повела на кухню.
Они с аппетитом съели связку сырых сосисек, разгрызая их жесткую целлофановую кожуру. Диме нравилось, что они вдвоем, что стало неожиданно тепло и уютно, тихо и спокойно. Уже позабылись слезы двух несчастных наркоманов, тянувших его за плечи, и он опять пристально глядел в лицо своей собеседнице, впитывая ее образ, запоминая то, как лежат пряди ее секущихся волос.
"Я больше не могу, я больше не хочу жить здесь, мне гадко. Я уйду, уйду прям сегодня",- ее голос шелестел, а губы подрагивали, словно в такт тревожащим ее думам. Наталия, забвение. Как слова непохожи и в то же время близки, по смыслу, по скрытым ноткам, по схожему аромату сладкой сирени, который вспоминаешь, их произнеся.
Собрав немногие необходимые мелочи в старую потертую сумочку, Наталия вышла, позвав за собой Дмитрия. У выхода из подъезда она взяла его за руки: "Я прошу тебя, оставь меня, отстань..." Дима помотал головой из стороны в сторону, и они пошли, оставляя позади себя кляксы теней на асфальте, которые тут же зализывало сытое, засыпающее солнце.
Этой ли звезды лучи освещали мгновенья назад маленькую кухню ярким ласковым светом? Кухню, в которой сидело два человека, один - несчастливый, второй - обманутый счастьем.
Поворачивая за угол, Наталия оглянулась на силуэт своего серого дома, где-то в глубине него вставляли иглы в вены ее родители, где-то глубоко в нутре здания найдут их трупы через две недели. Она ушла вовремя.
Дима неотступно следовал за ней, немного позади, следя, как при ходьбе развеваются ее волосы. "Зачем мы куда-то идем? Почему мы не остались там?",- он не мог понять, но продолжал идти. "Это демоны, злые духи, темные силы, они выворачивали эту жизнь наизнанку, обращали цвета теплых чувств в холодны бесчувственный синий. Демоны сидели в головах, на плечах, держали за руки, сидели на головах, и даже когда ты хочешь прижаться к другому человеку и согреться его теплом, то натыкаешься на их холодную шкуру. Когда же они успокоятся? Им нужно все, абсолютно все, и нет другого пути, кроме как от всего отказаться. Тогда ты им просто надоешь. Нет, бороться с ними невозможно, победы не будет, потому что при виде их улыбающихся рож ты чувствуешь и понимаешь, как крепко свились их тонкие скользкие хвосты с твоим позвоночником".
Они подошли к заброшенному зданию с обвалившимся фасадом - бывшей фабрике детских игрушек, где с легкой руки дельцов открылся небольшой, но активно посещаемый долгоградцами притон. В слабом освещении Дмитрий потерял Наталию из виду, она проскользнула между теней, ползающих возле входа в заведение.
Дима, надеясь найти ее, шагнул в сторону входа, но его задержали охранники. "Нет!" Дима недоумевающе оглядел двух мужчин в черных кожаных куртках и попытался войти снова, но его оттолкнули: "Я сказал же - нет!"
Он умоляюще смотрел на них, в их маленькие одинаковые лица, по очереди переводя взгляд то на одного, то другого. В его душе стало зарождаться отчаяние, он ее больше никогда не увидит, не сможет с ней поговорить, не скажет ей слов внезапно пробудившейся от оцепенении любви.
"Пошел на... отсюда!", замахнувшись, мужчина ударил Диму по лицу, но даже этот удар не сменил его выражения лица. Два человека хохотали, избивая маленькую серую тень, постепенно уменьшавшуюся и растворяющуюся в темноте ночи.
От боли он вскрикнул, едва проснувшись. Тело ломило, раскалывалась голова. Кровь из носа не текла, ее тонкая струйка красной нитью засохла на правой щеке. Утро, невежливое и даже злое.
Дима, держась одной рукой за покрытый ссадинами бок, прошел полгорода, спящего тревожным сном до звонка жестяного будильника, и добрался до больницы. Сторож сначала выбежал ему на встречу, намереваясь не пускать очередного бездомного, но когда узнал Дмитрия, взял его под руку и повел внутрь. Знакомая Юноше медсестра умыла его теплой водой, наклеила несколько пластырей и прощупала ребра. После этого она, ласково щебеча: "Драчун ты наш, опять что ли девушку не поделил?..",- уложила его в пустую койку и дала кружку теплого киселя.
Дима заснул тревожным сном, беспокоясь о Наталии, о Дарье, о своей любви и, немного, о своем забитом засохшей кровью носе. Через несколько дней он чувствует себя так хорошо, что собирается снова идти в притон. Все та же добросердечная медсестра приносит в его чулан объедки со стола больничной столовой.
"Не ходи, зачем тебе это? Не ходи, ты зря это затеял. Брось!",- она его уговаривает, но мало верит в свой успех. Вещей Димы в чулане больше не осталось, грязное тряпье выкинула уборщица. Когда Дима уходил, едва заметно прихрамывая, из больницы, к нему подошел администратор и сунул в руки несколько мелких купюр: "Это твое выходное пособие".
Дима поблагодарил и отправился в путь. Смутно помня дорогу до нужного места, он долго плутал по переулкам и улицам, даже немного устал, но все же нашел то здание. Его сердце громко билось, когда он потянул за ручку двери, вход никем не охранялся, но дверь оказалась заперта.
Он успокоил себя тем, что, наверное, еще слишком рано, и сел на бордюр тротуара немного поодаль. До самого позднего вечера никого не было, но зато потом у входа собралась небольшая толпа ярко одетых людей, курящих одну за одной сигареты и громко матерящихся. Некоторые из них поглядывали в сторону Дмитрия с любопытством, наверное, пытаясь вспомнить, видели ли они его раньше.
Из двери вышли охранники и начали пропускать заждавшихся посетителей внутрь. Дима не решался подойти к ним и снова попроситься войти. Когда же у дверей больше никого, кроме двух бесчувственных шкафов, не осталось, он осторожно приблизился, озираясь по сторонам и пытаясь прочувствовать, какая опасность его ждет.

пока я спала сверху...