Всё, что неестественно, то подлежит абсурду. Например, Бог. Нет? Тогда для начала поговорим о людях.
Если среди своих друзей, родственников человек вполне обычен, то можно смело подозревать его в какой-нибудь шизофрении. Ведь странно.
И кстати это Ваше мнение, а не моё.
А что самое интересное так это то, что это положение подходит практически под всех нормальных людей. Вы считаете себя нормальным? Тогда это про Вас.
Вы считаете себя психом? Таковой никогда не признает своей ненормальности, иначе это не больше, чем позёрство, почему-то в наше время ставшее модным.
Но кем бы Вы себя не считали и как бы Вы себя не вели, Вам необходимо найти себе людей по духу, так как в одиночку прожить очень и очень непросто.
Благодаря тому (!), чем занимался Антон со своими друзьями, клуб по интересам не откроешь, а если и откроешь, то общество это воспримет как минимум аморально. Более того, в таких, как Антон и Ко страшно будет превратиться, даже если ты конченный придурок, ну или просто пятнадцатилетний подросток. Лучше стать панком – бухать и не мыться. Лучше стать эмо – реветь и резать вены. Лучше стать расистом – бриться на лысо и ненавидеть негров. Кем угодно, только не ими! Но к их, наверное, счастью эти ребята оказались такими с рождения. Правда не знаю, как они это поняли, как нашли друг друга, как вообще об этом заговорили, и как это собственно случилось в первый раз, но о том, что я видел своими глазами, я могу рассказать.
Немного предыстории.
Антон жил на моей улице и был довольно загадочным и очень странным ребёнком. Постоянно держался один. Помимо странностей, из дворовой толпы его выделяли белоснежные и кучерявые, но неухоженные волосы, чёрные бездонные глаза и собственно тёмно-розовые штанишки. Такой красоты не было ни у кого. И, слава Богу. Это на самом деле выглядело очень смешно.
То, чем Антон занимался, вызывало в моём детском разуме более жуткое недоумение. Он руками выгребал содержимое из песочницы и горстями перетаскивал его в канаву за своим домом, предварительно наотмашь забросив в неё свежесбитого машиной котёнка. Добрый ритуал, если не придираться к деталям. Перочинным ножичком он вспаривал брюхо ужикам, пойманным на озере неподалёку. Крепко держа в одной руке мёртвую змею, а в другой берёзовую веточку, он насаживал одно на другое, после чего кругами заколачивал эти жертвоприношения своей радости в землю. В итоге, таких кругов ада во дворе можно было насчитывать десятки.
Бывало, я подходил к нему и, тыча пальцем, спрашивал:
– А зачем ты это делаешь?
В ответ лишь:
– Хе-хе-хе.
И только потом что-то нечленораздельное. Может быть, у него были проблемы с речью. Зато проблем с его «играми» у него не было никогда. Они всегда были членораздельными. Или расчленёнными. Неважно.
Неважно, как и то, что мой папа называл Антона долбоёбом. Или важно…
И всё же это было странно.
Взрослых это пугало куда больше, чем детей, поэтому все родители запрещали своим чадам под самыми разными страхами общаться и даже близко приближаться к Антону. Подошёл к Антону – неделю без телевизора и приставки. Заговорил с Антоном – месяц под домашним арестом. Дотронулся до Антона… – просто страшно представить, что бы могло произойти.
Вот собственно и ответ на вопрос, почему Антон был одинок, хотя его самого это ни чуть не смущало.
А сами взрослые подходить к его родителям и вообще о чём-либо заводить разговор – не решались, потому что «мало ли». Но ведь дети не запретят им, например, читать любимую книгу, там, ходить на работу. Никакой опасности. Странные они. Однако и родителей Антона папа называл долбоёбами. Он у меня вообще весьма озлобленный на всё на свете. Кроме как по отношению ко мне, конечно же. Хотя бывают и исключения. Вспомнить только тот случай, как я спалил единственный телевизор в нашей квартире во время футбольного матча Чемпионата Европы кого-то там с кем-то там.
Впрочем, сейчас это точно неважно.
Многие стали замечать Антона ближе к его, моему и всех детей одного с нами года рождения, возрасту полового созревания в компании его ровесников, но мальчишек этих никто не знал, так как, по-видимому, они были не местными. И к тому же Антон уже не занимался тем, чем пару лет назад. По крайней мере, на виду у всех.
В принципе, с этого момента в нашем дворе Антон стал появляться всё реже и реже, пока и вовсе не пропал. На несколько лет.
И всё же это было странно.
В тот вечер мы с Сашей в его доме просматривали новинки кинопроката по видику под вой его собаки во дворе, между тем попивая пивко. Пива было значительно больше и поэтому следует сказать, что мы скорей всего попивали пивко, и между тем просматривали новинки кинопроката по видику под вой его собаки во дворе.
В общем-то, так как мой организм мне не позволяет, то много я не пью, но в этот раз хмельной напиток пился довольно легко. Я даже не заметил, как за диваном скопилось приличное количество пустой тары. Более того, я не замечал даже истошный вой собаки во дворе, которая, по словам её хозяина должна была вот-вот ощениться. Зато блестящая лысая голова Саши была очень заметно и при неправильном ракурсе била в глаза, отражая всякие взрывы с голубого экрана. Саша в вопросе о скоростном распитии пива от меня не отставал, но, сосредоточив внимание на кульминационном моменте в фильме, я не заметил и его, а точней его пьяное тело, пускающее слюни пузырями и тихо похрапывающее. Он отключился. Такое бывает. Ну да ладно. С его хилой комплекцией тумбочки это простительно.
Досмотрев кино до конца, я протёр подушечками указательных пальцев уставшие глаза и, кряхтя, поднялся с дивана. Похлопав глазами, я понимал, что в сон меня не тянуло и, проявив уважение к моему спящему пьяному другу, я взял из его руки недопитую бутылку пива и поставил её рядом с диваном, а самого его укрыл пледом, аккуратно валявшимся в ногах. Пусть в сон меня и не тянуло, но охладить своё лицо водицей очень хотелось бы, вследствие чего я побрёл на кухню, ведь к тому же меня начинал тревожить лёгкий сушняк.
Ночь была тихой-тихой. И всё же это было странно.
Ведь в этот раз собачий вой я действительно не слышал, хотя обычно эта псина дерёт глотку и днём и ночью, не давая покоя никому.
И всё же это было странно.
Пройдя на кухню, в полумраке опираясь на стены, я залпом осушил стакан воды, стоящий на обеденном столе рядом со стеклянным графином, как всегда. Эта вода была омерзительно тёплой и какой-то протухшей. Выдерживалась здесь она видимо уже очень давно. Но хотя бы такая, потому что из-под крана я попить бы не решился, а вот умыться в самый раз. Назло мне холодной воды в трубах не оказалось. Мне пришлось, набирая в ладони, плескать на своё всё же нетрезвое лицо кипяток, резво бьющийся в раковину из ржавого крана. Жуть.
Кое-как я наконец-то исполнил свои предсонные желания.
Поспать всё-таки не помешало бы.
Схватив с подоконника полотенце, я резкими движениями вытер ошпаренное лицо и, бросая это полотенце обратно, а точней это было похоже на грязный кусок старой детской Сашиной пижамы, я краем глаза заметил в окне загадочные силуэты.
Это был Антон со своими друзьями.
Как нестранно, я его узнал. По причёске.
Кто-то из них всадил собаке остриём топора между глаз. Вот почему я не слышал её воя. Я бы мог подумать о чём угодно, но никак не об этом. По тому, что там происходило, я могу лишь строить предположения, исходя из топора, лежащего возле будки в окровавленной траве, из аккуратно выломанной доски в заборе и прочему.
Но главное, что я увидел главное.
Всё же назвать это странным было бы странно.
Я попал на самую настоящую кульминацию представления, успев протрезветь ещё до появления главного героя. Антон подошёл к трупу собаки и оттащил его на середину заднего двора, наверное, чтобы луна лучше освещала его ещё непонятную мне выходку. Обойдя его сзади, он спустил свои спортивные штаны до щиколоток, встал на колени и, пододвинув мёртвую псину к себе, всунул свой поршень ей в анус.
Он хватал обеими руками задние лапы тушки.
Он растягивал их в стороны.
Он производил чёткие и резкие фрикции.
Он учащённо дышал.
Продолжалась эта платофаза минут пять. А друзья Антона безмятежно наблюдали за этим действием, курили и короткими фразами перебрасывались между собой.
Только сумасшедший мог спокойно за этим наблюдать. Или нет?
Но они спокойно следили за происходящим. Наверное, они видят подобное не в первый раз, хотя я не слышал, чтобы кто-то жаловался на осквернённое убийство или просто пропажу своего питомца.
Только представьте вопль какой-нибудь миротворной старушки: «О Боже! Кто-то порвал жопу моему Бобику!», или вскрики какого-нибудь управляющего домом: «Помогите! Кто-то оттрахал мою кошку в клочья!», или ребёнка, ревущего в истерике: «Мама, моих рыбок кто-то въёб!!!». (!)
Отличный материал для журналистов.
А для меня фокусы этого парня были отличным ступором.
Осеменив собачий труп, с довольной миной Антон закинул свою голову назад и с наслаждением выдохнул, после тут же поднялся с колен, отбросил «игрушку» в сторону, отошёл к забору, закурил сигарету. Своим взглядом Антон просто просил его не беспокоить. (Так мы и поступим).
Один из его друзей в чёрном спортивном костюме, коренастый и с какой-то дебильной причёской а-ля ирокез, не мешкая ни секунды, подбежал к изнасилованному трупу бедного животного и перочинным ножичком (наверняка тем самым) и вспорол ему мохнатое брюхо.
Знали ли он откуда-то об этом факте или это просто случайность, что скорей всего, но именно сегодняшним утром эта сука должна была ощениться. И это его ни чуть не смущало. Даже напротив.
Закатав рукав олимпийки, этот придурок просунул руку внутрь, в самое кровоизлияющее пекло дохлой собаки и достал из её утробы почти сформировавшегося, но уже мёртвого эмбриона. Крепко сжимая в ладони этот комочек недожизни-недосмерти, он отряхивал руку толи от кишок, толи от чего ещё, затем наклонялся и пытался вытереть её о газон. Мало чем это ему помогло. Никаких тряпочек или полотенец ими предусмотрено не было. Идиоты. А точней долбоёбы, как говорил отец.
В неудачных потугах отчиститься от смрада, этот извращенец решил плюнуть на опрятность и предаться оргазму в полной мере, по-панковски.
Но каким же, мать его, образом!
Он приспустил спортяги и медленно, но с усилием насаживал недопса на свой поршень, просто тупо проделывая отверстие в плоти, ускоряясь в движениях. Просто кромсая этот комок членом. Просто забрызгивая кровью и частичками плоти себя и всё прочее впереди в радиусе метра. Просто превращая этот эмбрион в сгусток какой-то биомассы. Просто сам, превращаясь в монстра.
Я, резко задёрнув занавеску, попятился назад и, споткнувшись о деревянный стул, полузадвинутый к обеденному столу, стащил с собой на пол скатерть с графином и стаканами, наверняка разбудив Сашу и спугнув этих ублюдков. Ненавижу это чувство паники. Оно всегда вызывает панику. Принцип домино.
Страх нагнетал.
Меня переполняли все чувства одновременно. Я пребывал в этом чёртовом недоумении. Странно, что я не сблевал.
Наверное, мой пульс был слышен даже в соседнем дворе.
В глазах помутнело.
Я попытался подняться.
Но нет. Отключился. Так всегда бывает. Ненавижу.
Прошло совсем мало времени, когда я очнулся. Но страх всё ещё переполнял меня, а сердце вырывалось наружу. Дай ему волю, оно бы переломало мне всю грудную клетку.
Я судорожно повернул голову и увидел перед собой Сашу, сидящего на корточках, сложившего ладони вместе…
Рядом с ним стоял Антон, скрестив руки…
Наверное, это было странно.