"Дворчик, может именно там живет Она, ждет его, волнуется, скучает?",- подумал он и уже с радостью вбежал в прибывший через два часа автобус. Фрукты в пакете настолько запылились, что хрустели на зубах, и все равно было вкусно.
Успев даже немного вздремнуть, несмотря на полный отвращения взгляд брезгливой соседки, Дима слушал громкий стук сердца, возвещавший о его приближении к городу.
Дворчик - огромен, он запутан как лабиринт, пугает, затягивает, давит узкими улочками. Побродив среди них несколько часов, Дима теряется и, наконец, ложится спать на лавке в тени деревьев крошечного парка. Несколько раз его будил рев проносившихся рядом машин. Сон, бледный и короткий, все же дарит надежду, ведь в нем промелькнула рука Дарьи, несколько пальчиков ее. Их вид только и остался в памяти после пробуждения.
Диму разбудили нищие, которые старались медленно и незаметно ощупать все его карманы, уже вытащив остававшиеся там деньги. Вскочив, Дима оттолкнул одно сгорбленного мужчину так, что тот упал спиною на асфальт, и побежал. Болтая головой из стороны в сторону, Дмитрий искал укромное место, где бы его никто не трогал, не преследовал, уголок, в котором было бы безопасно.
Безлюдный двор, окруженный серыми пятиэтажками, кажется ему довольно дружелюбным. Усевшись на растрескавшуюся скамейку, Дима задумался.
"Вот у меня опять нет денег, и ничего не изменилось. Было и не стало, никакой здесь разницы. Из жалости мне дарят деньги, но не обнимают. Хоть кто-нибудь поцеловал? Но нет. Как одиноко.
На что мне эти деньги, что я из них сделаю? В чем они помогут? Я заплатил за билет, но Дарью не увидел. Несчастье так же меня гложет, а желудок, хоть и не пустой, но все сжимается от горя.
И этот вездесущий абсолют, который наполняет кружку жизни, так дешев, скучен, так не похож на правду. Что от него избавит? Может, дети? Они, как жизнь, которую пока не отравили, пожалуй делает купюры бесполезным хламом. И посмотришь глазами ребенка - противно, что нам всем грязь засовывают в череп.
Пусть детская улыбка зачастит на улицах, залепленных асфальтом. Ее едва заметными складками мы сотрем грязь с лица уставшей земли.
Да только и этого не выйдет, заглотит радость всю черная бездна печали. За улыбками, гавкая, рыча и скуля, побегут стаи грязных собак со взъерошенной шерстью, жаждущих укус свой запечатлеть. Загонят стадо детей в дома-клетки и будут облизываться на дрожащую серую массу, в которой до того каждая песчинка была человеком, а теперь просто dust и ни буквой больше. Противные псы из цветастых банкнот..."
"Дядя, а Вы чего один сидите? Вы потерялись? А мы здесь живем".
Диму окружил хоровод из мальчишек, девчонок, все как раз в том возрасте, когда только пускают на улицу погулять с друзьями.
"Не грустите, дядя. Все хорошо",- убедительно и с состраданьем сказала малышка в ярко-розовом, еще не застиранном платье. Светлые волосы выбились у нее из под обода и с каждым мелким порывом ветра устремлялись в высь, к голубому небу.
Дима сначала боязливо оглянул окруживших его детей, но затем улыбнулся. А они улыбнулись в ответ.
"Дядя, Вы потерялись, да? Дядь, Вы здесь почему сидите? Вы почему не отвечаете?"
Пухлый мальчик подошел к Диме и своими короткими пальчиками ущипнул того за щеку, улыбка с лица юноши не пропала.
"Он глухой! Нет, он сумасшедший!",- отсутствие реакции удивило и раззадорило ребят. Они начали трясти Дмитрия за руки, за плечи, щипать и хлопать по спине.
"Отойди!",- маленький карапуз разбежался и носком ботинка ударил Диму по ноге, тот только поморщился и с той же улыбкой на лице заглянул в лица детей. Хоровод вокруг него кружился все быстрее и быстрее. Раздавались крики. Кто-то толкнул на Диму ту девочку в розовом, и она, не устояв, упала вперед, схватившись за его голову руками. После этого дети со смехом разбежались, вслед за ними, хромая, ушла маленькая девочка.
Дмитрий сидел на скамье, закрыв лицо руками. Тонкая струйка крови, проложившая путь от виска до подбородка, щекотала ладонь. Маленькая ранка была сделана острым детским ногтем, впившимся в кожу рядом с глазом. Юноша отнял от лица руки и смотрел на кровь, его лицо постепенно искажало бешенство. От плотно сжатых губ до сведенных бровей, все оно пылало злостью и ненавистью. Вены на шее вздулись, пульсируя в такт тяжело и гулко бьющемуся сердцу.
Вскочив, Дима обвел глазами опустевший двор, и ухмыльнулся. Но вот, увидев, как один мальчик лет девяти, скрывается за углом дома напротив, он поспешил за ним. Когда мальчик заметил, что за ним спешно идут, он, испугавшись окровавленного лица Дмитрия, пустился наутек. Дима тоже побежал. По счастливой случайности мальчик успел добежать до подъезда и захлопнуть за собой дверь раньше, чем его догнали. Слыша, как с улицы доносятся шаркающие шаги и почти звериное рычание, малыш заплакал и поспешил к себе в квартиру, в материнские объятья.
Переходя из двора в двор, Дмитрий молчаливо гонялся за детьми, вызывая недоуменные взгляды редких в разгар рабочего дня прохожих. Некоторые из детей воспринимали все это как игру, кто-то после неожиданной погони был до смерти напуган, но всем удавалось убежать от не знавшего дворовых путей Димы.
И только один мальчик, увидев его, не сдвинулся с места. Ребенок, одетый в светло-синий джинсовый комбинезон, держал в руках на половину сдутый волейбольный мяч, и с удивлением глядел на приближавшегося Диму. Тот, подойдя на расстояние вытянутой руки, схватил мальчика за шею и, резко повернувшись в спине, бросил его об асфальт.
Ужас от содеянного объял его. Распростертое на земле детское тело было неподвижно. Увидев, как вокруг головы мальчика разрасталась лужа крови, Дима схватился за недавно поцарапанный висок. "Я убил себя, ни за что!" В отчаянии он попытался поднять мальчика, но тот мягко выскользнул из его рук, губы на лице трупа уже были синие.
Услышав чей-то испуганный крик, Дима вновь побежал, стараясь как можно дальше укрыться от им содеянного. Почувствовав невыносимую усталость, он решил скрыться в готовящемся к сносу доме. Оттянув край зеленой сетки, его закрывающей, Дима по земле прополз к разбитому окну и залез внутрь. Упав на пыльный пол, он почувствовал боль в животе. Осколки оконного стекла оставили глубокие порезы на коже.
Прижимая к себе пропитанную кровью рубашку, Дима всем своим существом дрожал, но не от боли, а от горя. "Никто не дружит со мною, никто не хочет дружить. Да и как же можно быть моим другом, если я такой... Тупой, грязный, глупый и жестокий. Зачем я убил себя? С кем еще я смогу теперь подружиться? Сижу один, и никто меня не поддержит. Они только ненавидят меня, только и желают, чтобы я исчез. Один, мне плохо, у меня кровь. Будь у меня друг, он бы вылечил, перевязал раны, подбодрил, уложил спать. Он бы ласково смотрел на меня, как смотрела Дарья, когда ухаживала за мной, просто и с добром.
Может, я никому не нужен, потому что я грязный? Ведь я даже не помню, откуда эта моя рубашка, одев ее, я ни разу ее не стирал. Мои руки, лицо, шея, все это противно. Я страшен, я - пугало.
Вот пошел бы дождь и отмыл бы меня. Такой холодный, частый, очищающий. Грязь сошла бы с меня и стала только тенью на земле. Дождь это святая вода, ведь он спускается с небес, а все, что родилось на небе, свято. Двухчасовая гроза сделает меня хорошим, сделает меня приятным, меня - красивым, а весь мир - добрым".
Замерзнув так, что застучали зубы, Дима решился выйти из дома и направиться на поиски ближайшей больницы. Им руководила надежда выжить, вылечиться, отлежаться на мягкой кровати, пока не заживут раны. А еще он мечтал встретить Ее, свою любимую Дарью, утонуть в счастье и, может быть, умереть на руках у Нее, в Ее объятьях.
Он вышел на пустынную широкую улицу, которая повела его далеко-далеко вперед. Дмитрий надеялся встретить кого-то и спросить, где находится ближайшая больница. Кровь продолжала стекать по животу, впитываясь в разбухающий пояс брюк. Внезапно его остановил оглушительный хлопок, в ногу впился металлический шар. Падая на землю от боли, Дима развернулся лицом к стрелявшему.
Бритый налысо полный мужчина руками со взбухшими венами держал длинное охотничье ружье. За ствол ружья руками держалась незнакомая Диме женщина с растрепанными волосами, видно было, что она бежала. Именно благодаря ей пуля попала в ногу, а не выше. Мужик молча выкручивал ствол ружья из ее рук, а она скрипящим от волнения голосом отговаривала его: "Не надо, зачем? Что ты делаешь? Не стреляй, ты убьешь его!"
С трудом поднявшись на ноги, Дмитрий побежал, неловко подскакивая на каждом шагу при опоре на раненую ногу. "Он убил моего сына!",- послышалось за его спиной. Крик отброшенной наземь женщины был глух и полон отчаяния.
Пройдя триста шагов, Дима свернул в узкий переулок и прильнул к прохладной стене кирпичного дома, угол которого скрыл его от погони. "Эй, ты, бешеный! Куда ты убежал, тварь!?",- голос пробегавшего мимо мужчины гулким эхом отразился в переулке, превратившемся в убежище.
Когда все звуки стихли, Дима, шаркая, пошел дальше по переулку, надеясь спрятаться понадежнее. После нескольких поворотов, переулок уперся в тупик, перед Димой вырос высокий забор. Но его счастью не было предела, на ограждении висела табличка: "Вход в больницу с улицы Добролюбова". Тщетно попытавшись найти брешь, через которую можно залезть внутрь, Дима повис руками на чугунных завитках.
Ему чудилась Дарья, как она, красивая и свежая, нежным ангелом шла к нему, прижимая обеими руками к груди букет роз. Казалось, вот ее тонкие волосы начнут щекотать его лицо, а затем губы ее прильнут к его:: Диминым, потрескавшимся губам. Прохладой долгожданного успокоения поглотило это видение Дмитрия, и пальцы его начали поглаживать прутья забора, словно лаская шею возлюбленной.
Звук выстрела раздался неожиданно и еле слышным эхом отразился от стен ближайших домов. Упавшее на асфальт ружье тихонько звякнуло. Стоявший позади Димы мужчина присел на корточки и укрыл свое лицо широкими ладонями, пальцы на которых едва заметно вздрагивали.
Дима упал всем телом на забор, который стал его опорой. Руки юноши обмякли и отпустили прутья. При этом голова его перестала быть похожа на голову, скорее она выглядела как широкий бокал цвета человеческой кожи, грани которого были кем-то отколоты. Пуля попала в затылок и вылетела изо лба, отчего верх черепа был словно взорван.
Кровавые ошметки мозга брызнули сквозь прутья забора и украсили рисунком асфальт на территории больницы. Как раз в это время из-за угла здания стали выходить один за одним лечащиеся здесь дети, вышедшие на прогулку. Кто-то из них уже стал показывать пальцем на труп Димы, привлекая внимание остальных. В это время испуганная выстрелом медсестра, размахивая толстыми рыхлыми своими руками, выбежала вперед группы и стала гнать детей обратно.
В ее грубых чертах, небрежно намалеванных на опухшем лице, едва можно было узнать ту самую Дарью. Видно было, только разбитая жизнь, пережитое унижение и последующая ненависть к себе могла так обезобразить облик некогда красивой девушки.
Дарья, нахмурившись, спасала детей с таким же взглядом в глазах, какой был у растревоженных свиней, поднятых из лужи ни свет ни заря жгучими ударами хлыста.
Дима, Дима... Эх, ну что же ты, мой дирижаблик. Такой ты был весь нежный, тонкий, напряженный. Тебя только толкни в одну сторону, ты и полетишь среди облаков к солнцу. Тебя только проткни иголочкой, ты и лопнешь, всех забрызгав слюнами, что в тебе накопились. Дирижабль, самый настоящий.
Дарья сидела на крыльце больницы, окруженная плачущими детьми, которые только начали осознавать увиденное. Она прижимала к себе их тельца, тыкая мокрыми от слез носами в тучу своего тела.

Пес, зажав в пасти мертвого пересмешника, бежал по бульвару Дзержинского, радостно размахивая хвостом. И все вокруг понимали, что бешеный пес должен умереть. Его надобно застрелить, без сомнений. Ведь нет никакой разницы, что он был хорошим и ласковым щенком, лизавшим ладони. Шкура ни одного бешеного пса не стоит жизни птицы, жизни, которая проходит на небесах.


BBIW