Солнце скатилось с карнизов вниз.
Боги вложили в уста нам свой свист.
Возводили крест
для тела и ног, для распахнутых рук.
Затевала, зевая, планета игру,
где не хватило мест

всем, оскверняющим глазом затею,
кому хлеба и зрелищ, кому людских смертей
и чудовищной боли.
Кидали камни и грязь, доходя до дрязг,
сжигали в неистовой страсти страсть.
Он отвечал Любовью.

Любил! Отчаянно, сильно, до колик.
Не так, как мы, еле-еле и головою…
Любил
до конца; угасая углём на ветру.
Любил до распахнутых рук.
Из всех сил,

что даже из смерти сочилась слеза,
и глазами псов уставились небеса
на зевак и прохожих.
Мир заискрил, зажав Святую Свободу,
ставшую длиной пути от Него к эшафоту,
то есть ничтожной.

Мир заискрил, свирепый и грубый.
Вываливались из трещин распухшие трупы,
и расцветал разбой.
И всю немую жестокость, прошедшую дебри,
все проросшие злости и страсти стебли,
Он искуплял собой.

Страдал, впуская в ладони гвозди.
Страдал, ибо мир стоит на неистовой злости,
на велении рока,
на пустом опошлении сути из уст.
И тогда умерщвлённый духовно Иисус
потерял свою веру в Бога.