Санаторий «Под клепсидрой». Достойный польский сюр по мотивам романа жидочка Бруно Шульца(хуй знает кто это, на самом деле, может почитать). Первая мысль, пронизавшая при просмотре - "ебать да это кафка", мыслилась минуты до двадцатой, потом врубил, что отличия довольно значительные. Забытый сон, мервенность которого достигается активным использованием зеленого цвета, сменяет вереница картин, "событий, которые не влезают во время". Как только появляется некая мистика, загадочность, переход к метафизике, то "событие" сразу низводится до бутафории, как раз разрывая здесь кафкианскую атмосферу. А еще повествование какое-то более цветное что ли.
Собственно, отношение ко времени во рамках творческого процесса и есть предмет фильма. Экранизировать такое тяжело, о каких-то чисто книжных вещах приходится просто догадываться. Но главное есть - события во время действительно не влезают, если у большинства сюрреалистов например демонстрируемый кусок ткани - это уменьшенная копия всего полотна или, по крайней мере, часть, приобретающая свойства всей картины, то здесь все выстригается и вырезается случайно. То есть от кафки к условному Введенскому, в подобие чистилища и предзагробного мира.
"Поможем ближнему своему по возможности, но не забудем о собственной сохранности" и еще много потехи над жидами порадовало, единственный путь от еврея к человеку лежит через самоиронию.
И вот, когда композиция без центра и ведущей линии закольцовывается, герой вступает, в рамках сна, в спор с самой его природой. После того, как ты принял его законы, их объявляют несостоятельными, целое становится частью. "Вы ходите с таинственными лицами, а я хочу открыть кажду дверь и показать, что ничего здесь нет", реплика, окончательно порывающая с остатками кафкианской реальности, так как и герой, и читатель резко перестают быть внутри её. Мысль о пононошенности времени, повторном, но уже прогнившем существовании в узких рамках знаков и букв порадовала.А червивая изодранная ткань становится символом ненатуральности. "Как хорошо, что он уже умер и ему все равно". Художник становится мертвецом, шатающимся по глубинам памяти, как бы второй раз проживает все то же, ну уже не так. Короче, заебись.