Портрет автора

Вот мой портрет. По квартире из двух крошечных комнат (ну небольших) расхаживает старый худой парень в тренировочных, с белой полосой по канту штанах. В красной футболке с надписью «Монголия» и с буддистской сферой на футболке. Белые волосы всклокочены похуже, чем у Бориса Джонсона или Эйнштейна.

За окном черные стволы облысевших к зиме деревьев.

Вы так меня представляли?

Но вот я таков. Оглох на три четверти. Двигаюсь, впрочем, быстро. Как в тюрьме, свои несколько сотен шагов по самому длинному маршруту отхаживаю, чтоб ноги имели мускулатуру. С торсом похуже: левая рука уже год как вывихнута, правая полувывихнута, потому упражнений себе не позволяю. А надо бы.

Дело в том, что у меня и без вывихов есть что лечить. Туча проблем со здоровьем. Не до вывихов. А ходить от стены до стены выучила меня тюрьма. Это называется «тусоваться». Счастливы те хаты, где можно тусоваться по двое. В маломестных по двое не потусуешься.

Как еще представить себя? Вес, рост? Как я живу — выхожу из дома только с охранниками. Так вот и живу.

А сейчас я вам расскажу, какой мне неприятный сон приснился в эту ночь под утро.

Снилось мне, что я вишу снаружи здания и осторожно, чтобы не сорваться, стучу в стекло. Рама окна старая, как на кухне в квартире, где я сейчас.

Малопонятно, как и полагается во сне, как я попал в столь странную ситуацию. Я стучу, чтоб открыли и я бы вскарабкался (левая рука тогда бы продвинулась в глубину квартиры, уцепиться за подоконник), и я кричу: «Дима! Дима!» И во время сна мне снится же, что у меня два Димы в моем близком окружении. Дима Савицкий (мертв) и Дима Сидоренко (жив). Сердце холодеет. Какой из Дим за стеклом? И от сердца уходит холод. Вижу кусок рубашки Димы Савицкого. Ура! Значит, меня не пустили в царство мертвых.

Ну-ка, я вернусь туда, откуда меня извлекли и повесили вне дома. И я возвратился в постель.

Как же ему умудриться умереть, чтоб все запомнили и это был бы сигнал остающимся? Умудриться умереть. Смерть — главное событие в жизни человека. О японских солдатах в китайском Нанкине: убийство — это компенсация за собственную смерть. А ты все пытаешься понять, почему они убивают с такой жестокостью. Так вот же: убийства — это компенсация за собственную смерть. Поэтому я не верю в басни о не дающих спать жертвах. Скорее, жертвы укрепляют в собственном величии.

Это явно не гуманизм — такие твои размышления, Эдвард.

На самом деле человек в старости не болеет, а подвергается нападениям смерти. Она его кусает, душит, сдавливает своими клыками, порой отступает, затем опять наваливается.

Человеку представляется, что это очередная болезнь. Но это не болезнь, это смерть его выкручивает. Она хочет своего, пришла ему пора обратиться в другую форму. Ах, как он не хочет, он же к этой привык!

Отдай, дурень, это тело! Тебе оно будет ненужным более. Ты перейдешь к более высоким формам жизни (или к более низким, или к ничему).

Опять-таки: зачем я езжу по странам? Ну ясно, фильм обо мне снимают. Такую форму предложили.

А если глубже?

Ну, я болен и ищу мою, свою, его, героя, смерть.

Достойную меня. Но смерти не нашел.

Так что, вперед в будущее?

Вперед в будущее.

Которого от нескольких дней до нескольких месяцев?

Ну да, вперед в будущее, которого нет, потому что оно успевает стать настоящим. И сразу прошлым.

Непрерывный процесс.

Я дал согласие на участие в съемках фильма обо мне, когда узнал, что съемки состоятся в нескольких странах.

Поскольку возникло желание смахнуть из сознания прошлое и заменить давно надоевшие эпизоды новыми.

Удалось?

Удалось полностью.