Мы такие разные, но всё-таки мы вместе
Дым на палец, как волос, наматываю
в сердце ночи, среди полнолуний.
Я на плоскость бросаю, на матовую,
те слова, что сберёг накануне.
Плоскость сверху иная, чем снизу.
Есть пространство без признаков общих.
Дым на цвет, как твои глаза – сизый.
Здесь лишь я. Я и матова площадь.
Ты писала, что любишь рабочего,
от меня только сил нет отречься.
Представляю тебя у обочины.
У обочины трассы на вечность.
Эта плоскость имеет две стороны.
Обе стороны есть одна плоскость.
Дым дыряв, дым как время – разорванный.
Быть с тобой в голове – это роскошь.
Дым на палец, как волос, наматывал.
Думал месяц в воде ещё плещет нам,
но теперь отзвук злости на матовой:
в обе стороны длинная трещина.
Огни городских окраин или Следующая остановка: свобода
Любовь любит любить любовь. Медсестра любит нового аптекаря. Констебль бляха 14-А любит Мэри Келли. Герти Макдауэлл любит парня с велосипедом. М.Б. любит красивого блондина. Ли Чи Хань люби целовай Ча Пу Чжо. Слон Джамбо любит слониху Алису. Старичок мистер Вершойл со слуховым рожком любит старушку миссис Вершойл со вставным глазом. Человек в коричневом макинтоше любит женщину, которая уже умерла. Его Величество Король любит Ее Величество Королеву. Миссис Норман В.Таппер любит капитана Тэйлора. Вы любите кого-то. А этот кто-то любит еще кого-то, потому что каждый любит кого-нибудь, а бог любит всех.
© Джеймс Джойс «Улисс»
В четырёх стенах комнаты я беседы веду с Тем,
Кого переболеть бы, чтоб достигнуть свободы!
Я хочу убежать. Но немею ввиду стен.
И пишу стихи Богу, чтобы вымолить отдых.
***
А Бог любит всех.
И в танце снегом
засыпает бобовые плантации.
Набор глупых бесед
с каким-то: с Неким.
Ищешь слова, но можешь не пытаться и
отнекиваться,
ведь погиб урожай.
И люди толпами (что-то там) с голоду.
Кровь утекает в реки, в Отца,
Он создал – Он убил. Рефлекс куража.
Деревни на камни расколоты.
И на разговоры про Бога табу лежит.
Его работа – промёрзшие корни кладбищ.
И даже в ЦИРКвях не иконы, а муляжи.
И поверх – «Свобода – это покорность» – надпись.
Бог любит так сильно,
что превышена токсичность любви.
Она не дозирована,
и Джимми от неё готовь матерь убить.
И Бог готов наказать Джимми,
отнять у него зрение, слух и кисть правой руки.
Бог любит всех, но не одержимых,
а Джимми один из тех, кто готов отдать всё другим.
А Молли просыпается в тёплой кровати,
И у неё одна отрада:
она ощущает любовь каждое утро зимами.
Такими неотразимыми, невыносимыми! Хватит.
Правда-то:
Молли умрёт к весне от рака.
И всё не потому, что Бог забыл или был груб.
Он всё знает, здоров, и ему не страшен птичий грипп.
Просто он сам придумал правила, и играет в игру.
И мы – как легко предугадать – часть этой игры.
А эта деревенька – как дыра в стволе кипариса.
И люди здесь выращивают бобы, маис и ревень.
Одна из сотен деревень, где процветает сибаритство
одного из. Прочим, прячась за луком, остаётся реветь.
И это глупо, когда он вместе с ней ловит рыбу,
им на двоих под тридцать, и всё наконец-то сошлось,
и в ту самую ночь, когда пора бы отдаться порыву,
к ним врывается Бог, и проливает дождь.
Так вот это глупо,
потому что завтра его увезли в большой город.
А девочка эта умерла от рака спустя пару лет,
не узнав блаженства соития. А в поезд, который
вёз мальчика, влетел самолёт на одном крыле.
Скажете, не судьба, скажете, мы не свободны от рока.
Мы не свободны от рака, от Бога! отвечу вам.
У меня в словах столько сил, что могу дать потрогать.
Бога переболели. Следующая остановка – чума.
На небесах нам не дадут этого сказать Пролог
В холод горели
болота. В доме сквозняк.
Но только спит дом.
Были люди там,
теперь одиночество
и радиола.
Конец вымаран.
От начала есть письма.
Но и они – гул.
Кто-то напишет
хайку об этом доме.
И забудут дом.
I. Дом
Был ветер. По озеру плыл лебедь.
В большом доме хлопали старые ставни.
С давних
времён в доме не двигали мебель.
Дом оставлен.
Выл ветер.
Капал водопроводный кран.
Дом вспоминал историю минувших лет.
Скрипучий звук двери кого-то жалел,
и было так одиноко, что даже у рыб кончалась икра.
Они жили здесь. Две непохожие такие,
но одно – две сестры.
Теперь они везде, стоит только взглядом окинуть
дом. Или взвесить рыб.
Одна была мила, и её добивали поклонники,
вторую добивал церебральный паралич.
Но плакали они вместе, как пьеро и арлекин.
Ведь в чувствах все равны: карлики и короли.
Та, вторая, что долго поднималась по лестницам,
вела дневник. Писала письма к Богу.
О чём писала? Да понятно, о болезни. Зам.
Бога читал те письма, плакал, жёг болота.
II. Дневник Эммы
Бог, я больна. И это точит.
Письма эти – те слова,
что не дадут сказать на небе.
Нет многоточий,
слог испорчен, тесноват.
И грусть за гранями элегий.
Бог, не мои ведь эти очертания,
движения, гримасы, битая посуда,
стихи эти, потерянный рассудок.
От черта ни я,
ни кто другой уродства этого не пожелает.
Я знаю, ты, бывало, начерно менял
людей.
Ты старым помогал,
да, но ведь я не пожилая!
Здесь в комнате играет радиола. Кантри.
Гардины в цвете киноварь. Узорчата канва.
Всё это весело. А я уродливая интриганка,
которой нравится врач-коновал.
Бог, я хочу сказать спасибо за сестру.
Спасибо. У меня есть друг.
Я ей завидую, когда мужчины к ней переполняют вестибюль.
Она здорова и заботлива. Она умна.
Бог, я её люблю.
Прости, что жалуюсь. Таких, я знаю, много.
И ты не успеваешь быть для всех.
Я попрошу тебя, я попрошу твой ноготь.
Когда горят болота, ты рассыпь над ними снег.
III. Белым стихом
И когда изящное с уродливым лили слёзы,
где-то на ветке умирал старый гриф.
Одна плакала за свою красоту и мужчин.
Другая молила простить за свою несхожесть.
Ведь, если смешать чёрный цвет с белым,
можно вылить небо над тем домом и тот дом.
Потому что серый – это результат антитезы,
а антитеза – это то, чем наградил нас Бог.
И когда одна женилась, другая сошла с ума.
В самый день свадьбы выпрыгнула в окно.
И тогда этот дом сделали виновником зла,
и покинули, оставив открытой дверь, как альбом.
IV. Осколок
Пока муравьеды засоряли носы, тем
временем дом пожирали термиты.
А, как известно, их жор ненасытен,
и в теории, человеческому глазу не виден.
И не терпели лебеди отсутствия пары,
и улетали на север, запад, восток, куда могли.
И в доме том умирал король, а с ним и карлик.
И дом опустел даже мышами, дом прогнил.
Озябли зяблики. А дом забыли близкие.
Ветра лизали залы в нём, под ним зыбилась зелень.
Забиты ставни. Зарево разбито в брызги.
Главное правило:
блики горя нельзя мешать с запустеньем.
V. Спустя года
На месте том построили красивый город.
Но одиноки были люди в нём. И что?
Тот город выцветал, редел и становился голым.
Остался, словно шутка, под конец лишь дом,
хозяева которого кричали в небеса фальцетом.
Хотели выговорить слёзно боли на земле.
Однажды женщина, с висячей кожей-цедрой,
Приехала в тот дом на долгих на семь лет.
Она была мила когда-то. Но теперь одна. Миг
жизни кончился. И улетел последний лебедь.
И мы заглянем под оконный ставень. Перед нами
оживает радиола, киноварь гардин, двигают мебель.
Короткий номер
По номерам
трамваев, номерам домов
он набирал
число
– заполонить пробел.
И слон
троллейбуса кренился от того,
что был маршрут его – 13-Б.
И Город Писем отвечал, крича
«Вы не туда попали» в телефонных разговорах.
И человек клал трубку, поднимал свой ворот,
от аппарата (пункта А) шёл к пункту Б – причал.
А на причале вспоминал,
что судорожно номер
в ладони списывал, как с уезжающего навсегда.
И забывались имена,
и адрес дома,
но не 5 цифр, в любви – чей шифр оседал.
И так…
не вымарать из памяти
черты её ничем.
Не смыть улыбки горем, как не смоет дождь икон.
Ведь хочется избавить им,
моментам, дым ночей,
но как простить долги, если ты сам им – должником?
Художник – он
углём чертил запутанный портрет
той незнакомки, выводящей тёплым пальцем цифры
на запотевшем и автобусном стекле…
так чтоб, не дописав двух, – выйти.
Застуженные лифты,
одиночество по лимфам – там,
где он – слепец случайных чисел.
Скорей кончатся рифмы, чем, вода
ушедшая на снежный Город Писем.
Искал по городу.
Записывал в блокнот.
Звонил и пробовал.
«Вы не туда попали»
Чертил её портрет и ждал, глаза всплакнут…
но уголь – сух и сам в себе обвален,
а потому не издаёт воды.
И он отчаялся так, что…
мечтал прямоугольник не найти у двери.
По шее катится кадык.
И как правша в левой руке – он не уверен.
Лимит исчерпан. Сто попыток.
И он звонит себе домой.
Художник, одиночеством избитый,
Пожрала
беды
моль.
15 декабря Запись № 1
от 15 декабря Первого года
В Городе Демонов снега.
И потому нельзя сникать
никак
пустым трамваям, пьяным, как от коньяка.
Рудольф, Архангел, к Натали частит.
Я в ревности брожу часов с шести
и наблюдаю:
православие как тонет в католичестве.
И снеге.
Здесь вечная Города-Демонов зима
своё пришла с нас всех взимать.
А что взять с демонов?
Поэм, да, разве что – элегий.
И я сижу под домом во дворе,
у Натали горит оконный трафарет.
На улицах, в депо, размыто всё.
Как будто акварель.
Трамвай порезался о рельс.
То тишина, то бесье мотовство.
Прости меня, я Демон.
Где темно
там я. К тебе моя любовь.
Крадётся по-больничному сквозь сумерки видений.
И чтобы обогнать мои мечты, не хватит детям ног.
Окно горит. С тобою спит Рудольф.
Тебе нужен Архангел, а не Демон.
Запись № 2
от 15 декабря Второго года
Прошёл тяжёлый год,
как я тебя забыл.
Экватор декабря – мой день для впечатлений.
Не так-то и легко
осилить смерч судьбы,
когда она уродлива. И вечер мечет тени.
Пусть не растёт трава.
И небо ноет пусть!
В Городе Демонов я быть мечтаю с королевой.
И со звездой трамвай
там априори пуст.
Ведь в нём, как к Натали, закрыты двери.
И я отчаянностью испарю снега.
Переверну тормашкой демоново небо.
Архангел будет чёрен, точно сажа.
И в пепле скуренных сигар
предстанет в лучшем свете демон.
А город будет радугою разукрашен.
И этот вечный день закончится, как фильм.
К тебе на мотоцикле, белокрылый серафим,
я через год и через город буду мчаться.
Жди, как дотлеет парафин. До счастья.
Запись №3
от 15 декабря Третьего года
Год кончился. И жизнь моя – юдоль.
Мир на ногах. Зима. С тобой Рудольф.
Пишу «от-чаяние», зачеркнув «любовь»,
бегу из вечного пятнадцатого декабря.
Нет места Демону, не ждущему небес.
Скажи мне, кто я? что я? Если я ни бес,
ни ангел. Некто. Стал таким не без
тебя. Я умер молча. Я живу скорбя.
И мой трамвай сойдёт с ума, хотя бы с рельс.
Хотя бы смерть меня возьмёт, возьмёт на срез.
Чтоб жить – нет сил, нет стимула, нет средств.
Я брошу под колёса этот день.
Но у руля Архангел. Поднимает взгляд.
Я вижу сострадание в его глазах-углях.
Мне страшно – я молчу. Во рту сжимаю кляп.
Он тормозит. Я растворяюсь в пустоте…
Практика на полях Рукопись найдена среди развалов,
оставшихсяпосле бомбардировки Дрездена
в ночь с 12 на 13 февраля 1945 года
1
(текст написан мелким почерком на одной стороне тетрадного листа в клетку)
В Дрездене пасмур.
В Дрездене небо в платье газовом.
Бледное, как твоя фотокарточка.
Загляни в паспорт.
Из моего окна улица, которая не названа.
Да и названой ей быть –
только на спор.
В Дрездене тихо.
В Дрездене пусто, загублено гулом.
Беспечность бордюра, холод забора.
Только часы тикают.
Самое время для горьких прогулок,
наслаждаться разрушенными кариатидами.
В Дрездене дети.
В Дрездене мирные граждане.
Культурное наследие ждущего города
в пределе
улицы, высовывающейся из окна, названой
в честь неизвестного деятеля;
безымянной на деле.
Бегство из Дрездена.
Ожидается избиение неспособного
даже к освидетельствованию своих побоев.
Оружие роздано.
Люди надеются на фортуну, Бога; и особенно
на них обоих.
Могила в Дрездене.
Я перед окном, как перед казнью,
делаю фотоснимок вида на жительство призракам.
На улице места нет
другим формам жизни. Отрекаюсь
от всех человеческих признаков.
2
(текст написан на обратной стороне того же листа; почерк крупнее)
Ветер дует под ворот, как в подворотню.
Выхожу на охоту с винтовкой – палачик…
Зоопарк распустили на совесть народу.
Я стреляю в гнедых. Они падают, плачут.
Зоопарк распустили. И Дрезден – саванна.
Тишина прорвалась – буйство дикого стада…
«Если вы убегаете. Буду за вами.
Если вы нападаете, вместе восстанем»
В этот вечер февральский так холодно, сухо.
Ночь должна быть богатой на шум и возмездье.
Я сижу у окна,
собираю сумки.
Я спасаюсь один; мне спасаться не с кем.
Улеглось. Город снова бездонен и глух.
Фотоснимок на память в окне, как осколок.
Извини меня, Дрезден. Ты сел на иглу.
Мы не выживем. Ты похоронишь нас, голых.
3
(текст написан несвязными кусками на полях того же листа)
Гул. Гудит.
Взрывают дома.
Представляю: женщина в бигуди,
как комар.
У войны нет глагола.
Этот день забудут,
о нём не напишут роман,
а Дрезден… не знаем такого.
Этот рокот ракет
длится вечно, как слово
«бом-бар-ди-ров-ка»,
как страх.
Где-то играет оркестр,
но его заглушает соло
взрывов и плясок костей на кострах.
Эти слова сгорят,
сгорит фотоплёнка.
Когда кончится ночь?
Как займётся заря,
и лучи запомнят обломки.
Дрезден,
ты станешь городом степей,
впитавшим логику возмездий.
Прощай, здесь на листе, как на тебе
уж нет живого места.
Reback - Подборка свежих стихотворений с ОАТБ и КОТБ-3 
Похожие темы на: Reback - Подборка свежих стихотворений с ОАТБ и КОТБ-3