Hip-Hop.Ru - шеридан

Часть I
Здравствуй, дорогой друг мой! Сохранено ли до сих пор за мной драгоценное право называть тебя другом? Говорить тебе «ты» имею ли я право до сих пор? Предвижу удивление в чудесных ясных глазах твоих, когда получишь письмо это. Пишу не потому, что мы не виделись более десяти лет с тобою: ведь ты знаешь, что пустой тоске по ушедшему без возврата или сумятице бесполезной никогда не было подвержено сердце мое. А потому пишу, что чувствую в себе способность и твердость объяснить причины нашего внезапного и непонятного тебе (как мне стало известно во время совершенно недавнее), расставания. Прости за некоторое резонерство в суждениях и пространность в изложении, которую, возможно, с годами приобрела моя манера письма. Несмотря на обиду и горечь, причиненную нам обоим этой забавной историей, вероятнее всего, ты будешь рад узнать, что я думала о тебе, что часто в минуты печали и горести, именно воспоминание о тебе непременно дарило мне успокоение. И теперь твой образ перед моими глазами: я словно вижу полуулыбку, несколько детскую и застенчивую даже, которая, как краешек радуги над озером, появляется на твоем лице, когда мне удается угадать твои мысли…
Ах, mon cher, никогда не верь женщинам, самой честной и искренней из них не верь, каким бы преданным другом тебе она ни казалась. Логика этих созданий чудовищна; многие mademoiselles или даже mesdames позволяют себе рассуждения такого рода: «В этом сезоне в моде бледно-желтые ленты на чепчик, поэтому я сегодня буду танцевать с Павлом, а с Иваном не буду». Женщины не только неразумны, но также суеверны и мнительны, за редким исключением, женщины чересчур привязаны к вещам и придают слишком большое значение той загадочной связи между событиями, которой чаще всего и нет на самом деле … Женщины ревнивы и злопамятны, mon cher.
Зачем я пытаюсь ввести тебя в опасное для меня же самой заблуждение? Ты знал, ты знаешь теперь это достоверно, но и тогда уже знал ты природу женской ветреной души. Именно во мне ты искал то редкое исключение из постылого правила, именно я представлялась тебе той единственной, способной составить счастие твое. В самом же деле я была для тебя лишь приторно-горьким разочарованием - испытанием, выпадающим на долю каждого почти, кто влюблен был в пору своей наивной юности. А кто не был влюблен, скажи?
Признавая все те недостатки, которые рисуют самое женское существо, тем не менее, прошу тебя о снисхождении, ведь и нарочитость в поведении, и даже притворство женщин – это оружие необходимое, используемое исключительно от слабости их… А суеверие наше происходит от страха перед неизвестностью, которая таится за каждой секундой времени, и в каждом часе и дне соответственно все больше ее, и все беззащитнее перед этой неизвестностью женщина, что вынуждает последнюю прибегать к средствам подчас фантастическим, дабы пролить свет на события будущего. Мнительная женщина может вверить свою судьбу приметам или знакам; я вверила нашу с тобой судьбу картам, и они приговорили нас к разлуке. Однако не суди меня с присущей тебе строгостию прежде, чем узнаешь все обстоятельства этой печальной истории.
Ведь ты помнишь, как хороша собой была Лизанька, как умна; один Бог знает, сколько страсти и силы было в ней. Весь свет помнит и до сих пор, наверное, ваши состязания в остроумии, из которых непременно выходила она победительницей. А сколько женихов сваталось к ней! Но она была верна, да, мой друг, она была верна некоему польскому офицеру, который будто бы обещался жениться на ней, когда уладит какие-то денежные дела в Польше. Напротив, сестра ее младшая, Софья, считалась в то время хотя и неглупой, но чрезвычайно скучной особой. Я благоговела перед Лизой, ее ум и ангельская красота, ее гордость и верность жениху повергали в трепет меня. Завязать дружбу с ней казалось мне невозможным, хотя ты, мой друг, довольно быстро (по каким-то загадочным причинам) вошел в расположение ее милой матушки и прямого, крутого нравом старика-отца и был накоротке со всем семейством.
Благодаря твоему обаянию, замечательной учтивости и светскости, тебе, мой ангел, могли простить даже и большие прегрешения, чем помолвку с бедной родственницей, принятой в эту семью еще ребенком. Я боялась и мечтать о дружбе с Лизой, а с Софьей почему-то сошлась, и часто она гадала мне на картах, в ее полутемной комнатке, не остерегаясь строгого, но ласкового взгляда Божьей матери с большой иконы... Гадание – грех, мой милый друг. Но карты у Софьи были волшебные, я до сих пор в этом уверена, и никогда-то они не лгали нам, всегда-то мы получали от них ответы на тревожащие нас вопросы…

Часть II
Наша свадьба должна была состояться сразу же вслед за Лизиной. Время шло, а Лиза, казалось, и вовсе забыла о женихе. Письма от него приходили редко, и она принимала их всегда как должное, без волнения. В тебе же наступила перемена и странное охлаждение ко мне, но я никогда не спрашивала причины; а только все больше времени проводила с Софьей. В тот вечер ты был увлечен словесной пикировкой с Lise, за которой с восторгом наблюдали родители и гости. Увы, беседа показалась мне очень мудреной, я чувствовала себя неважно и была расстроена. Мы с Софьей поднялись наверх; она, напротив, была необычайно весела и, казалось, вовсе не замечала моей нервозности. Мы сели за столик для рисования; свечи совсем оплавились, и было еще темнее, чем обычно. Я попросила разложить карты, но они упрямо не желали сообщить что-то определенное, как мы ни толковали их. Тогда Софья перемешала колоду, и я сняла верхнюю карту не глядя. Софья бросила быстрый взгляд на карту и побледнела. Тотчас стало мне все ясно, я отняла у нее карту, и действительно, это оказалась дама треф. Я будто окаменела, вся ужасная правда, казалось, открылась мне: некая соперница явилась причиной столь разительной перемены в тебе. Увидев, что со мной, Софья тоже мгновенно сделалась встревоженною, бросилась ко мне, потом вновь упала на стул. Она принялась успокаивать меня, говоря, что карты в этот вечер запутывают нас нарочно, и нельзя им верить. «Lise весела сегодня», - заметила я. Софья охотно рассказала, видимо, радуясь возможности изменить течение неловкого разговора, что Лиза получила сегодня последнее письмо от польского офицера, в котором он сообщил, что не вернется и освобождает ее от всяческих обязательств, просит прощения, etc. Ты же знаешь, mon cher, что я к горячечности особенной не склонна, и тогда тоже всю тревогу мою как рукой сняло, и я отправилась к себе.
Наутро я изъявила горячее желание навестить тетушку в другой губернии, которая писала незадолго до этого, что больна и от слуг ухода должного не имеет. Собрали в дорогу быстро, тебе же сказаться как-то забыли. Прожила я в той губернии недолго: когда пришло известие о твоей женитьбе, мы с тетушкой как раз собирались за границу. Расспрашивать тогда я о тебе никого не стала…
Милый мой, Париж, натурально что твоя деревня: на этой неделе привозил лечить жену от частых мигреней к нашему знакомому профессору твой старый друг, Андрей Загальский; у этого профессора мы и встретились. Правда, увидев меня, он сперва переменился в лице, побледнел, засуетился, понес околесицу, но потом нашелся, отрекомендовался моему мужу старым знакомым и безукоризненно вел себя уже до самого прощания. Рассказал, как ты искал меня, но местонахождения моего не дознался; трогательно описал твои страдания (я прослезилась), рассказал, как поживает Лиза со своим офицером в Польше, и что маменька с папенькой ее благодетельные, хоть уже пожилые и здоровьем слабы, но держатся молодцом и даже приезжают погостить и понянчиться с внуками.
Искренне надеюсь, что ты не принял всерьез мои речи о женском коварстве и ветрености: только собственную недалекость оправдывала я ими. Нежно обнимаю тебя, мой ангел, ты заслужил свое счастье. Поцелуй за меня жену, говорят, Sophie стала совсем красавица и прекрасно готовит escalopes.