На мне короста грязи. Меня заели вши. Свиньи блюют при взгляде на
меня. Кожа моя поражена проказою и покрыта струпьями; она лопается и
гноится. Не касается ее влага речная, не орошает ее влага небесная. На
темени моем, словно на навозной куче, выросла купа огромных зонтичных грибов
на мощных цветоножках. Четыре столетия восседаю я в полной неподвижности на
давно утратившем первоначальный вид сидении. Ноги мои пустили корни в землю,
полуодеревеневшая плоть по пояс превратилась в некое подобие кишащего
гнусными насекомыми ствола. Но сердце еще бьется. А как бы могло оно биться,
если бы гниющий и смердящий труп мой (не смею называть его телом) не служил
ему обильною пищей! Под левою мышцей обосновались жабы и, ворочаясь, щекочут
меня. Смотрите, как бы одна из них не выскочила да не забралась вам в ухо:
она примется скоблить ртом его внутренность, пока не проникнет в мозг. Под
правою мышцей живет хамелеон, что вечно охотится на жаб, дабы не умереть с
голоду: какая же божья тварь не хочет жить! Если же ни одной из сторон не
удается обойти другую, они расходятся полюбовно и высасывают нежный жирок из
моих боков, к чему я давно уж привык. Мерзкая гадюка пожрала мой мужской
член и заняла его место: по вине этой гадины я стал евнухом. О, когда бы я
мог защищаться руками, но они отсохли, если вообще не превратились в сучья.
Во всяком случае одно бесспорно: ток алой крови в них остановился. Два
маленьких, хотя достигших зрелости, ежа выпотрошили мои яички: содержимое
швырнули псу, каковому подаянию он был весьма рад, а кожаные мешочки
старательно промыли и приспособили под жилье. В прямой кишке устроился краб;
ободренный моим оцепенением, он охраняет проход клешнями и причиняет мне
отчаянную боль! Пара медуз пересекла моря и океаны: пленительная надежда
влекла их, - надежда, в которой они не обманулись. Их взгляд приковывали две
мясистые половинки, из коих состоит человеческий зад, и вот, приникнув к сим
округлостям и вжавшись, они расплющили их так, что, где прежде была упругая
плоть, стала мразь и слизь, два равновеликих, равноцветных и равномерзких
кома. О позвоночнике же лучше и не упоминать - его заменяет меч. Да, меч,
конечно, вы удивлены... я и сам не совсем понимаю... Вам любопытно знать,
как очутился он во мне, вонзенный в почки, не так ли? Я и сам лишь смутно
представляю это, но если счесть не сном, а подлинным воспоминаньем то, что
отложилось в моей памяти, то знайте: прослышав о моем обете, о том, что я
обрек себя на неподвижность и страданья, покуда не одержу победы над
Создателем, подкрался ко мне сзади, на цыпочках, однако же не столь
бесшумно, чтоб я не услышал, Человек. В первый, хоть и недолгий, миг я
ничего не почувствовал. Стальной клинок вошел меж лопаток в спину быка,
жертвы корриды, погрузился по самую рукоять, и остов зверя содрогнулся, как
горный хребет в землетрясение. Железо так прочно приросло к живому телу, что
до сих пор никому не удалось извлечь его. Кто только за это ни брался: врачи
и силачи, механики и философы, и каких только средств они ни перепробовали.
Ибо не ведали, что зло, причиненное человеком, неискоренимо. И я простил им
невольное их заблуждение и поблагодарил взмахом вежд. Молю тебя, о путник,
иди своей дорогой, не говори ни слова мне в утешение, не то мужество мое
дрогнет. Предоставь моей решительности закалиться в огне добровольного
мученичества. Иди и не жалей меня понапрасну. Извилисты пути ненависти,
необъяснимы причуды ее, внешность ее обманчива, как мнимая кривизна жерди,
опущенной концом в воду. Каким бы ни казался я тебе на вид, я и теперь еще
смогу атаковать небесные твердыни, смогу увлечь с собой на штурм целую рать
головорезов и вновь вернуться и застыть, обдумывая планы праведной мести.
Прошай же, иди и не мешкай, и пусть мой устрашающий пример послужит тебе
уроком и предупрежденьем: подумай, что сделало меня смутьяном, ведь и я был
рожден непорочным! Расскажи обо мне своему сыну, возьми его за руку и открой
ему все величие звезд, все красоты земного мира: от гнезда крохи-малиновки
до божьих храмов. Ты подивишься, как почтительно станет он внимать отчим
наставлениям, и вознаградишь его улыбкой. Но взгляни на него, когда он
останется без надзора, и увидишь, что в бешеной злобе плевками оскверняет он
добродетель; он человеческое отродье, и он лгал тебе, но впредь он тебя уж
не обманет; теперь тебе доподлинно известно, каким будет твое чадо.
Приготовься же, злосчастный отец, узреть эшафот, где отсекут голову юному
злодею, и прими в сердце жгучую боль, такова будет участь твоя на старости
лет