http://cs613524.vk.me/v613524536/e2ce/JVzrNAM0FZM.jpg
числа
жизнь - масса чисел, месяцев и лет,
становление куколки бабочки в личность,
красота дней, неотвратимость бед,
ничто и что-то, пустота и ее обличие.
мы с тобой - это два, но лучшее в нас – единица.
вместе мы не созданы быть общностью.
у нас похожие руки и ноги, туловища и лица,
похожее определение себя, как вечных одиночек
и жизни в вечном одиночестве, непрекословной боли,
желания напиться и забыть друг о друге,
но, становясь единицей, у нас сообщаются ноги,
кровеносные системы и наши руки
либо умерщвляют, либо дают тепло,
от которого хочется таять и хочется плакать,
смешиваясь воедино с чувствами - со злом и добром,
определяя для самих себя, что такое ложь и правда.
я неприятельствую тебе, я люблю, я - соль эмоции
в воде ничего: то есть, определенно смешиваюсь.
как два мы как плоскость гудрона под катком,
как ноль мы как мы, как вечное и как вещи.
патроны
бессмысленность - это давать словам имя;
подтрунивать над смертью, ведь она тебя слышит;
вырывать из себя чувства, как надаивать вымя
статуе брамина, причем уже полностью вырвавши.
почему ты имеешь желание хотеть и почему ты живешь?
потому что так следует и этому следуют другие.
почему ты плачешь в воду, в которой плывешь?
ведь у тебя никого нет, а значит, тебя никто не покинет.
проще себе представить, что ты лежишь в траве
вдали от города там, где не видно заводских труб.
ты видишь небо и росчерки падающих планет
в дно вселенной, в которой так сложно иногда быть одному.
сложно в понятии отсутствия душ, которые бы пришлись на твою:
людей и их эмоций, выраженных спазмами боли от смеха
или слез, стоящих уже как несколько лет на краю,
не понимающих, что они - это данное слову имя – потеха.
и там, где я, казалось бы, нашел свой рай,
где, казалось бы, что меня уже никто никогда не тронет,
деревья надо мной налились свинцом
и, при каждом дуновении ветра, меня осыпало патронами.
велосипед
я почти что расплакался, когда кирсанов аркадий,
в тургеневских «отцах и детях»,
попросил руки у одинцовой кати,
так мило и просто, как когда еще теплый осенний ветер
едва касается педалей ржавого велосипеда
и заставляет его не простаивать, а жить,
не дожидаясь от него мучительного ответа,
а простого намека на то, что что-то может что-то любить.
мы скатываемся по обледенелому стеклу
перевертышами в самое жерло вулкана,
когда ты говоришь мне о том, что все лгут,
то я не предстаю твоей воле шлагбаумом.
я только живу мыслями и если хочу сказать,
то скажу из боязни оставить это гнить в себе:
для металла ты - ржавый сквозняк,
а твое последствие - ржавый велосипед.
и у нас остается две позиции восприятия
себя как ржавчины и как последствия:
того, что дает и что может это принять
любя, даже если это что-то порой – бедствие.
стул, на котором она сидит
вы вечно находитесь в этой комнате «15 минут назад»
и не оставляете после себя совершенно ничего:
ни отпечатков пальцев, собственных запахов,
недоабстрактного явления, ни, конкретно, вещевого.
вы играете душами, играете в присутствие,
сами не зная того, ждут вас здесь или нет,
представляя при этом только лишь ресурс
душ, ища способность жить, пусть даже в последней свинье.
если брать объект и субъект вместе и рассматривать их по отдельности,
меня больше интересует не то, что человек сидит,
меня больше интересует стул - сопротивляемое действию,
а не активно действующее, как орган и контрацептив.
стулья более устойчивы и менее познаваемы,
иногда в них даже больше пользы,
особенно когда они молчат, когда они легко узнаваемы
и сохраняют позы в отношении принимающих поз.
мы оба, тут или там, отсутствуем 15 минут.
если бы я мог вспоминать слова, когда на моей стороне шторм
из пустых объектов, таких как ты и стул,
я бы понял, что тебя никогда не было и нет, что все – ничто.
обретение
люди и лица. приятные и не очень.
и даже неприятные. их глаза, носы,
губы, уши и мочки ушей. все, как один,
в нахождении себя счастливыми и сытыми,
с домами и семьями, автомобилями и вещами,
нужными и ненужными - чаще всего второе -
самозабвенные и никогда не прощающие
ни тебя, ни твоего счастья и ни твоей боли.
ты можешь выйти на улицу и громко сказать
о том, что ты сегодня пережил или хотел бы,
но реакция неотвратима всегда, то есть всем насрать.
ты такой же, как они, чья-либо поделка,
мешок, накопленных другими людьми, знаний,
даже не важно, хороших, полезных или нет,
что-то берущий а иногда всеми бросаемый,
вечнотонущий в чем-то или горящий в огне.
в радужном огне счастья или в огне преисподней,
один хуй ожоги не сотрешь, как росчерки ручкой,
но главное, что с твоими ранами никто не поспорит -
это обретение и опыт. штука, которой нет ничего круче.
стена
я настолько заебался, что уснул в луже
лицом вниз, укрывшись старой газетой.
ненужный, нарушенный и разрушенный,
подсывала, отброс и лазейка,
обнесенный стеной ото всех. и это даже приятно:
ты никого не слышишь и никого не видишь,
остальные видят только стену -
единственное, что им понятно.
они проходят мимо, ты слышишь шаги,
они ссут, срут и дрочат касаясь ее,
отбросы стекают вниз к тебе за шиворот и в башмаки
и ты, типа, остаешься свободным за своим жильем,
утопая во всякой дряни, типа, это, блять, твой прием,
типа, это хуйня называется очень по-модному – аутизмом,
типа, ты осваиваешься в информации, все вокруг долбоебы,
но и ты долбоеб. ты подгоревшая во всех местах птица
низкого полета, которая бьется головой о стекло,
видя перед собой выход, не имея возможности выйти.
это глупо и странно и всегда выходит задним числом,
когда стена, которой ты себя обнес - твой покровитель.
спички
как же больно порой осознавать в друге врага,
так же больно порой верить в тебя, ушедшую.
как же странно бывает смотреть на облака,
думать о мире и дружбе, но изливаться желчью.
как прекрасно бывает встретить рассвет
на берегу реки, когда никого нет рядом,
так и прекрасно будет открыть конверт
с твоими глазами, впивающимися в окружение мертвым взглядом.
как же странно пережить все это,
так странно, как если бы тогда,
вместо того чтобы тратить время
на всякую хуйню, я бы просто прыгнул с моста.
я живу беззаботной жизнью, стараясь поглотить знание,
любое, даже самое ненужное, превращающее мироздание
в потребность, а потребность в привычку.
я видел сегодня вас всех, как артиллерию спичек,
готовых вспыхнуть, сгореть дотла и исчезнуть,
оставив после себя только лишь пепел.
как грустно осознавать себя тенью в пещере,
так грустно, как какой-нибудь строкой в хуевом репе.
оазис
наверное, в минувшей зиме я нашел для себя оазис.
там не было вообще нихуя, только лишь сплошной пласт
снега и озеро крови, как на белом листе капля краски,
в которой, что самое приятное не было ни капли вас.
и это все. вокруг был только я и мои мечты, страдания и мысли,
воплощенные в персонажей моего детства:
тут, сгорбившись, прошли гномы, там пробежали крысы
за своим королем, а, восседая в кресле, как на троне, сидел кот феликс
и смеялся над всем. смеялся долго и пугающе, как умалишенный,
я начал было смеяться с ним, но, как во сне, при попытке закричать,
ты не можешь издать ни звука, даже если за тобой бежит голожопый
маньяк или тебя подвесили за мошонку. суть одна - лучше просто молчать,
молчать не потому что тебя не поймут, а потому что никому не интересно,
никому и в голову не придет тебя понимать:
нахуй ты кому обосрался, у тебя в руке лезвие, да и сам ты облезлый
весь, как обои дома у моего зятя или как его жена – блядь.
подумав об этом и полностью осознав
ты перестаешь совершать какие-либо попытки,
даже заплакать, умолить господа бога о спасении тебя из твоего сна,
потому что жизнь не лучше, потому что жизнь не лучше пытки.
барашек
а ведь клен краснеет, когда его раздевает зима,
воспроизводя собой паралич и смерть от смущения:
того, что доступно другим, так же как доступно всем нам
и не важно, чем ты предстанешь и каково твое воплощение,
и не важно, что ты умрешь в попытке достижения поставленной цели,
например, познакомиться с девушкой, сидящей напротив
и не важно, что ты окажешься опосредованным долбоебом в ее лице,
важно, что цель, помимо поставленной, оказалась пройденной,
а то, что было от и до не будет столь важным,
настолько, как счастье от приобретения или счастье быть съеденным заживо
собственным счастьем: это глупо и тем не менее,
помимо того, что это глупо, это, блять, очень важно.
но осознание смысла за пленкой всей этой хуйни
может прийти незамедлительно, как помрачнение от джи ви аш,
счастье засядет так прочно в твоей голове и крови,
что ты потеряешь все вокруг себя. расскажи, барашек наш,
что такое для тебя любовь, только подумай при этом,
что такое счастье и несчастье, и каков твой типаж,
но, прежде всего, основательно подумай над ответом:
кто ты такой сам и сколько шерсти ты нам дашь.
дом
на стене висит фотография маленького дома в окружении леса,
одинокого, как молекула сибирской язвы в банке с кровью,
одинокого в пространстве вечной борьбы ангелов с бесами,
одинокого, самого по себе одинокого, как надгробие
над пустотой. ты лежишь на полу и смотришь в окно:
ветер тормошит деревья и уволакивает за собой тучи,
дух леса бьется о стены, ты давно мертв и тебе все равно,
что станет с тобой после смерти давнопрошедшей и текущей.
у тебя в голове листва от каждой прошедшей осени,
вокруг твоего дома блуждают призраки и чудовища,
твои руки связаны и на любой призыв – откройся,
ты откроешься и потечешь гноем помойного овоща.
тебе не дадут потому что ты не знаешь бродского,
тебя хуями покроют на райончике пацыки,
ты будешь средоточием всех бед и воплощением уродства,
любого недоеба, любого эякуляционного запаздывания
как следствие жизни, как следствие чего-то нового и безобразного,
воплощения тебя без понятия личного «кто»,
твой дом съедает земля, он взрывается буйством красок,
птицами и цветами, и ты поймешь, что ты - это и есть твой дом.
Похожие темы на: thamew - дом (сборник)