Видные люди относились к улице под названием "Муковая" с легким пренебрежением, потому что ни один видный человек не жил на этой улице. Поэтому и не к кому было ходить в гости, не было повода пройтись по разбитым тротуарам Муковой улицы. Жил ли там вообще кто-то? Возможно, на улице, заканчивающейся тупиком, который заполнен принесенными ветром пакетами, просто забыли поселить людей.
Не видно, чтобы с улицы по утрам спешно шли рабочие или хотя бы клерки, чтобы пьяный сброд возвращался из города на улицу по вечерам. Дети, несмотря на отсутствие автомобильного движения, не играли в мяч и не били им пыльные оконные стекла. В общем, приличное общество единодушно признало Муковую улицу недостойной своего интереса и не говорило о ней в душных ресторанах за бокалами теплого пива.
Даже несмотря на то, что улица была близка к историческому центру города Вишлева, никто не считал необходимым прибрать к своим рукам ее ветхие домики. А дома на Муковой были действительно ветхие, даже с соседней улицы, носившей имя Дренниковой, было видно, что штукатурка с домовых стен готова была обрушиться на головы прохожих, если бы такие вдруг появились.
Силуэт одного прохожего был все-таки замечен проходившей мимо угла улицы домохозяйкой с сумками, которая не преминула рассказать о случившемся своей более пожилой подруге.
- Так ведь это старик Брогой, дед семьи Брагих, которые живут в соседней деревне на огородах.
- Он живет там?
- Раньше точно жил, когда улица не опустела. А так я его не видела уж лет пятнадцать, кто его знает, куда он пропал.
Михль Брагой, в ту же минуту, когда вслух произнесли его имя, несмотря на то, что не верил в приметы, все же икнул. Проворчав что-то себе под нос, он перевернулся с бока на бок и продолжил, лежа на диване, курить сигарету.
Если бы вы увидели сейчас старика Михля, то у вас не было б и капли сомнений, что он болен. Вокруг своей шеи он обмотал ворсистый шарф сиреневого цвета, по счастливой случайности найденный на нижней полке шкафа с консервами. Левую руку Михль держал на лбу так, что ощущал биение своей бурой крови в висках. Бульк-бульк, бульк-бабульк, бабульк-бульк. Старость никогда не огорчала Михля, до самого последнего времени со здоровьем его было все отлично. Но хворь таки одолела его, дедушку со стальным сердцем.
Одна из тихих одиноких ночей, которыми была наполнена жизнь Михля, стала предвестником большой беды. Проснулся он, едва дыша, ближе к рассвету. Размахивая руками, он пытался забрать воздуха в легкие, но без результата. Вскочив с кровати, Михль сразу же упал на колени, и изо рта его на затертый ковер хлынула красная жижа. Страшный кашель заставил его согнуться в три погибели, а глаза его - истечь жгучими слезами.
С той ночи прошло три недели, и удушье повторялось каждую субботу. В остальное время Брогой только с неудовольствием отмечал покалывания глубоко внутри себя, иногда едва заметные, а иногда заставлявшие прикусить язык и скулить от боли.
Сегодня утром, в воскресенье Михль совершенно ясно понял, что дни его сочтены, что смерть уже не стучится робко в его дверь, а сидит в кресле напротив, покуривает гаванскую сигару и вульгарно подмигивает ему, улыбаясь уголком рта. Мысль эта для Михля оказалась не столь пугающей, сколько печальной. Он привстал с дивана, освещаемого мерцающим светом двух свечей, и подошел к окну. Окна домов по Муковой улице смотрели только в окна домов на противоположной стороне, дворы к этой улице не примыкали. Окна напротив квартиры Михля были, вполне объяснимо, пусты и безжизненны.
Старик Брогой уже почти двадцать лет жил на улице один, Муковая была его личной улицей. Судьба так сложилась, что Михль из рыжего мальчика с оттопыренными ушами вырос в процентщика, человекоподобное существо совершенно особого предназначения. Приятный в общении, даже чем-то симпатичный и внушающий доверие, Михль сумел сделать свои услуги удивительно популярными среди населения Муковой улицы.
Даже так произошло, что прожив с Михлем, который снимал крошечную каморку на Муковой, больше пяти лет и нередко выпивая с ним по бокалу пива, то самое население стало жить немного не по средствам. Благодаря столь полезному другу тяжелые годы стали для кухарок и работяг не столь тяжелы, а обычные годы проживались приятнее, чем, например, на соседней улице, носящей имя Дренниковая.
Если бы все так и продолжалось, и не было бы знаменитых законодательных реформ, которые с небольшой помощью банкиров стали удушающей плеткой для простых рабочих, то Михль продолжал бы свое процентное дело, не бедствуя и не купаясь в роскоши. Но, в свое время, прочитав свежий номер газеты и допив горячий шоколад, тонкой пленкой осевший на стенках кружки, Михль взял дипломат с долговыми книгами и пошел прямиком в городскую полицию, а затем - в городской суд.
Через две недели по бумагам Михль стал сказочно богатым человеком, а ситуация на Муковой улице начала стремительно меняться. Каждый день ранним утром в начале улицы появлялся громоздкий автомобиль полиции, украшенный светло-коричневой полосой на капоте. Звеня своими внутренностями, автомобиль останавливался возле одного из невысоких домов. Через несколько минут люди с одинаковыми шляпами вытаскивали на пыльную улицу сначала взрослых мужчин, затем - женщин разорившейся семьи. Автомобиль методично наполнялся их упирающимися телами и уезжал.
Тем же вечером на улице появлялся менее солидный автомобиль с провисающими дверьми, в который помещали детей, чья неуспешная судьба должна была продолжиться в приюте. На следующий день приезжал грузовик с грязными рабочими в рваных рубашках, которые выносили и ставили в грузовик мебель и домашнюю утварь. От продажи всего этого пополнялся счет Михля в банке.
Михль смотрел на все это с завидным спокойствием до тех пор, пока в его комнате не побили окна. Затем одним вечером вернулась с побоями на лице и ссадинами на коленях жена Михля. Соседские бабы таскали ее за кудрявые волосы по земле. Двоим сыновьям Брогих тоже досталось в школе, а потом и просто на улице. Когда Михль переселился в трехкомнатную квартиру, доставшуюся ему по уплате долгов, нападки на семью только усилились. В конце концов, семья Брогих распалась, жена бросила Михля и уехала с детьми в деревню.
Когда Михлю во второй раз совершенно неожиданно разбили на улице нос, он решил нанять охранника.
Улица пустела, окна все реже открывались. В один день до Михля дошла одна печальная весть - убили его бывшую жену. Она пришла посочувствовать соседям, суд над которыми уже шел. Пришла по-дружески, с открытым сердцем, в которое был воткнут столовый нож. Похороны супруги стали одним из тех редких событий, которые смогли выжать из души Михля слезы.
Улица Муковая опустела окончательно, те, кто не оказался должником, уехали, прочувствовав близкое горе. В новом письменном столе Михля оказались закладные на все дома, что его окружали, такие пустые и оттого гулкие.
Став богатым человеком, Брогой в первую очередь купил консервы, ожидая неминуемого повышения цен, чтобы потом их сбыть и увеличить и без того крупное состояние. Но повышение не случилось, набитая консервами соседняя квартира превратилась в склад, а Михль невольно стал его сторожем.
Совершенный им поступок отдалил Михля от горожан, которые разом решили забыть про все, что их связывало со столь неприятным человеком.
Потеряв интерес к наживе, Брогой, завидный вдовец и мерзкий человек, решил не продавать дома по Муковой улице. Наверное, это была месть. Месть за то, что одним жарким летом в занятой семьей Брогих каморке от духоты заснула вечным сном рожденная слабою дочь Михля - его первое дитя. Крик его жены, обнаружившей маленький трупик утром во влажной постели, через открытое окно вырвался на улицу и разбудил чутко спящих, которые почти сразу сомкнули глаза, чтобы насладиться прохладой своих просторных спален, к которым примыкала широкая кухня, ванная комната и коридор.
Жена Михля была вынуждена омыть девочку под струей из водокачки, которая стояла ближе к тупику улицы, но все же была видна из каждого окна, и поспешить к настоятелю под любопытными взглядами довольных сытным завтраком соседок.
А может, Михль не продал дома потому, что влюбился в них, в их печальный вид и помятые крыши. Сейчас, стоя в холодном коридоре одного из домов, господин Брогой с умилением смотрел на бороздки в стене, по которым уже не первый год стекает в подвалы дождь.
Один, последний житель пустынной улицы, он знал, что к его холодному трупу будут прикасаться руки его наследников, руки грязные, измазанные в земле, покрытые мозолями. Михлю были отвратительны эти мысли. Больше всего ему было досадно от того, что дома продолжат стоять без него, медленно разрушаемые ярким солнцем и сухим ветром, когда он почти в мгновение превратится в ком червей.
Холодеют руки и немеют ноги, наполняются слезами глаза, и печаль сжимает горло стальным обручем, от которого ни вдох невозможен, ни выдох. С приступом кашля изо рта Михля вырывается крик, полный отчаянья и бесконечной тревоги. Жизнь еще не уходит, но, не спеша, собирает вещи. Время еще есть, но улетает сквозь щели отсюда, сопровождаемая шелестом секунд, отщелкиваемых старым сердцем.
Возвращаясь в свою квартиру, Брогой спотыкается о мертвую крысу, переворачивая маленький трупик на спину. В животе зверька копошатся насекомые, поедая его, как развернутую конфету. С отвращением Михль пинает крысу, и сразу же облако мух взлетает, жужжа и кружась.
Мир стал хуже, намного хуже, чем раньше. Он стал более жестоким по отношению к Михлю, отторгая его и толкая в могилу.
Брогой следующим утром собрал все оставшиеся силы и принялся за неотложные дела - вызвал парикмахера, представителя банка, в котором хранил деньги, и юриста для консультаций. Завершив все три встречи, Михль в последний раз позавтракал опротивевшими консервами, и вышел из дома, заперев дверь на ключ. Солнечный свет, падая на его фигуру, закутанную в серый плащ, давал длинную черную тень, которая начиналась у хромых ног Брогого и заканчивалась на облупившихся стенах брошенных домов. Муковая улица гулко приветствовала своего хозяина эхом его собственных шагов. В утренних лучах казалось, что дома улицы немного наклонились вперед, то ли готовые упасть на плешивую голову Михля, то ли выказывающие свое уважение господину.
Старик шел в общество, которое, должно быть, уже забыло его вину и его поступок, да и лицо его, постаревшее и изъеденное морщинами, вряд ли в чьем-то доме покажется знакомым. Губы Михля были плотно сжаты, острый подбородок с седой щетиной непокорно выдавался вперед. Тем, кто мог подумать, что Михль идет просить прощение, можно оставить свои догадки. Новая жизнь, за пределами Муковой, не искала возмездия, она хотела лишь вовлечь в оборот тщедушное тело и прилипшие к нему материальные ценности. Эта жизнь показала Михлю разврат такой глубины, которой он не знал, она его боготворила и вознесла на пик наслаждения. Старый процентщик упивался винами из золотого винограда, наедался изысканными блюдами, а Вишлев смотрел на все это с такой благосклонностью и одобрением, с какими мать смотрит на свое начавшее ходить дитя.
Господин Брогой побывал у дорогих врачей, которые прописали ему таблетки и настойки, делавшие наступление неизбежного более медлительным и более приятным. Господин Брогой с внезапно появившимися друзьями восседал в ложах на концертах и театральных представлениях в доме искусств Вишлева. Уважаемый всеми Михль занял апартаменты рядом с городской ратушей, чтобы все имели возможность заскочить к нему после мессы и выпить персикового ликера. Но чаще видели, как к его двери подходили никому не знакомые девушки с распущенными волосами цвета неубранной пшеницы, розовыми от пудры щеками и едва прикрытыми юбкой коленями. Кредит Михля в банке таял с той же скоростью, с какой наливались кровью его старческие глаза, и полнело брюшко.
Измотанный бессонными ночами, он засыпал, положив лицо на купюры, которые собирался поставить на рулетке. Его руки, украшенные десятью широкими золотыми кольцами, свисали с игрового стола, и за ними пристально смотрел и втиснувшийся в игровую комнату мошенник и особым образом награжденный за неусыпную бдительность полисмен. Сидящие за столом замолкали, чтобы не будить господина Брогого, игра останавливалась. И только Михль отрывал от стола голову, окружающие громко его приветствовали, ведь настоящие деньги были только у него, а все собрались лишь помочь этим деньгам перетечь на счета заведения, с которого имели процент.
Нищие боготворили Михля, падали к его ногам и просили наступить им своим грязным каблуком на голову, чтобы затем получить со щедростью выброшенную купюру. Выходя из апартаментов, Брогой просил убрать из проема двери многочисленные записки, оставленные стесняемыми в средствах матерями. Жизнь к закату дней приоткрыла Михлю свои пухлые, влажные и сладкие губы, которые тот целовал неистово. Но не в ее привычках забывать назначенный момент расставания.
Глубокой ночью Михль вскочил с кровати, воздух окаменел и перестал литься в его горло, грудь заходилась от содроганий. Вызванная рвота не помогала, примчавшийся врач оказался бессилен. Умирающего Михля оставили лежать на кровати, мягко прикрыв входную дверь комнаты. Брогой тонул в пучине ужаса, несмотря на то, что он ждал конца и не надеялся, что удастся его избежать. И все же он хотел бороться с судьбой, отчаянное стремление хоть как-то помешать ее планам заставило задыхающегося Михля встать с постели. Упав на колени, он, поддерживая себя одной рукой, вторую засунул под кровать, судорожно ища что-то. Наконец, он, с заметным удовольствием на лице, вытянул небольшой пистолет из угла, где хранил его все время проживания в апартаментах.
Поставив дуло напротив еще бьющегося сердца, Михль попытался заставить себя нажать на курок. Но рука, державшая пистолет, стала словно чужая. Брогой испугался ее, своей собственной непокорной руки, и другой рукой отвел в сторону ствол пистолета.
Опершись на кровать, Михль встал, его движения были необычно резкими, каждый шаг отзывался болью. Двигаясь к двери, он осмотрел пистолет, лежавший в его правой ладони. Тот блестел в слабом свете зажженных свечей.
Беззвучно отворив дверь, Михль увидел в свете утреннего солнца, что его покой охранял седовласый мужчина - хозяин апартаментов, который, сидя на стуле, раскуривал небольшую сигару от спички. Неожиданно ставшая послушной рука навела пистолет на белеющее пятно головы и дрогнула. Хлопок выстрела заставил Михля зажать глаза и побежать вперед, сквозь гостиную и прихожую, к двери, выходившей на улицу. Положив пистолет в карман ночной рубашки, Михль оттуда же достал купюру и, размахивая ей, побежал вдоль дороги. Улицы Вишлева пока еще были пустыми, а редкие прохожие были настолько пугливы, что предпочитали свернуть в переулок, увидев фигуру старика.
Наконец, Брогого догнал автомобиль, и водитель согласился отвезти Михля, куда тот пожелает, за умеренную цену и не обращать на его внешний вид внимания.
Когда машина остановилась на углу Муковой улицы, Михль дрожащими руками открыл дверь и вышел. Водитель решил не дожидаться своего пассажира и сразу же уехал. В глазах Михля темнело, он едва мог разобрать, куда шел. Но его целью был дом, квартира, ждавшая его, чтобы проглотить и переварить измученное тело.
Вдруг два окна, выходивших на улицу, загорелись электрическим светом, испугав Михля. Он не мог поверить своим глазам, свет был настолько необычным, что делал окна похожими на глаза проснувшегося демона, возжелавшего душу старика. Достав пистолет, Брогой неловко прицелился и выстрелил. Раздался звон разбитого стекла. Михль выстрелил еще раз, и снова прозвенели осколки, свет в окнах потушили. В тот же миг загорелись окна позади Михля, и он, развернувшись, выстрелил. Промахнулся. Зажмурив глаза, Брогой еще два раза нажал на курок, пока вместо оглушительных хлопков не зазвучали пустые щелчки. Наклонившись вперед, и отпустив пистолет, старик закашлялся. Булькающий звук, доносившийся изнутри, вторил конвульсиям, которые охватили все тело.
В тот миг солнце поднялось над крышами домов, стоявших по одну сторону Муковой улицы, и осветили стены домов напротив. Увидев свою тень, Михль, отпрянул и начал пятиться, продолжая задыхаться от кашля. И когда он повернул влево голову, чтобы разглядеть, куда идет, в висок впилась боль от чьего-то увесистого удара. Развернувшись всем телом, Брогой упал на спину и разбил затылок о мостовую. Вокруг стало темно.
Двое схватили упавшего под руки и поволокли к открытой двери. Кто-то третий перебежал улицу и ловким движением поднял пистолет, засунув его в карман. Полисмены прибыли слишком поздно, и женщины, одетые в серые дырявые тряпки, те самые женщины, которые отныне и на многие века вперед будут занимать все кухни Муковой улицы, в один голос солгали, что не видели, куда побежал сумасшедший.
Бездна отпустила Михля, и он разглядел серый потолок с разводами, висевший над ним. С тех мест, где разводы казались наиболее темными, изредка срывались капли. Одна из них угодила Михлю прямо в уголок глаза, но он не смог смахнуть ее, рука не послушалась. О себе напомнил жар в груди. Внутри словно был маленький ад, и миниатюрные черти своими ногтями резали легкие Михля на тонкие лоскуты ткани. Михль попытался вдохнуть, но не вышло, его губы сначала дрогнули, а затем искривились в гримасе. В этот миг на них опустились два пальца, рядом кто-то был, какая-то кухарка. Прикосновение успокоило Михля, жизнь продолжается. По коже лица прошуршал платок, собирая влагу. Так же тихо, не скрипя воротами, разверзлась бездна и поглотила обратно душу процентщика, со всем его отчаянием и всеми его грехами. Разгладились морщины на лбу, даже показалось, что труп помолодел. Жизнь продолжилась без Михля Брогого, без ненавидимого процентщика, скупца, развратника и прожигателя денег.
Без него Муковая улица изменилась, какие-то дома упали, и на их месте выросли новые, каким-то дали подпорки-костыли и покрыли толстым слоем краски. По Муковой улице стали ходить усталые рабочие, бегать голодные собаки. Приличные люди стали говорить о Муковой с презрением, в хорошем обществе принято стало говорить о ней, как о каком-то отходном месте, где гниют и стареют угрюмые люди. Все на самом деле так, я не спорю. Только вот каждый день, после обеда, на улице Муковой играют дети. Их игры просты, незатейливы, это правда. Но многого стоит детский смех. А еще, если присмотреться, можно разглядеть среди играющих одного рыжего кудрявого мальчишку с оттопыренными ушами, который живет в самой крошечной каморке, какую ты можешь представить. Его лицо, такое выразительное, притягивает взгляд. Потому что, иногда этот ребенок может отойти от всех в сторонку, оглянуть покосившиеся дома и хитро улыбнуться одним уголком рта. Да так хитро, что хочется его хорошенько взгреть.
Tt lsd - Моему другу Михаилу Боровому посвящается 
Похожие темы на: Tt lsd - Моему другу Михаилу Боровому посвящается