небольшой сборничек, вдруг кому ещё будет интересно
Раунд 2(первый раунд я не сохранял, да там и нечего читать
) "Конец Света"
Мокрое от пота тело переворачивается с одного бока на другой. По стене скользят белые круги света от фар. Откинув резким движением руки жаркое одеяло, Игорь отрывает свои влажные волосы от поверхности потемневшей подушки и садится, обняв колени. Его трясёт частой крупной дрожью. Шуршащие звуки колёс очередной машины наполняют домик из тонких деревянных панелей. Ещё одна машина рассекает тишину, наполнившую усталую сельскую ночь.
Игорь трясёт головой, от этого его длинные слипшиеся волосы хлещут его по бледным небритым щекам. Отпустив колени, он ставит ноги на холодный пол, покрытый тёмно-бордовой краской. Его тощая фигура, как в свете софитов, появляется в кругах света фар на стене. Он накидывает на свои худые плечи бежевый халат с надписью «Bathroom» на спине и идёт в направлении кухни. Руки до сих пор дрожат, выдавая трепет всего существа несчастного молодого человека, мучаемого бессонницей. В темноте каждой ночи, на окраине маленького пустеющего города его настигает кошмар, который, не закончившись, оставляет измученное тело с красными от недосыпания глазами среди впитавших пот простыней.
Игорь включает радио, которое, в отличие от телевизора, не изнуряет его ослабшее зрение, но и не даёт сойти с ума глубокой ночью, когда человек, оставшийся один, старательно пробует заснуть, чтобы не остаться один на один со своим одиночеством. Радиоприёмник впускает в пространство кухни звуки оперы Вагнера. Игорь смешивает эту музыку с запахом бензина, открыв окно. Бензоколонка находится в шестидесяти метрах от его домика. Поэтому можно курить, и стрела серого бархатного дыма пронзает чистый воздух, выработанный сосновым лесом, окружающим нестройные строения села.
Глубоко вдыхая грязный горький дым, Игорь сидит на подоконнике окна и всматривается в проезжающие мимо автомобили. Они редки в столь поздний час. Блестящие алюминиевые тела скользят по уставшему асфальту, неся внутри сонные и заплывшие тела водителей. Выпуская терпкую струю взвешенного пепла, Игорь открывает новую упаковку со снотворными. После того, как он проглотит одну, пройдёт двадцать минут, и он погрузится в чёрный сон без сновидений, спокойный и оздоровляющий. Перед тем, как поднести бокал с водой, чтобы запить таблетку, Игорь заметил, как у бензоколонки останавливается чёрный БМВ, и из него выходит очередной тучный хряк в помятой белой рубашке.
Заглатывая воду из стакана, он слышит, как из радиоприёмника доносится сирена, а после сирены хриплый мужской голос начинает повторять одно и то же слово – «Внимание». Подавившись водой, Игорь закашливается. В это время голос продолжает «Сегодня, в два часа тридцать минут по Московскому времени, без предупреждения, агрессор, в лице Соединённых штатов Америки, выпустил две сотни баллистических ракет с ядерными боеголовками для нанесения уничтожающего удара по территории Российской Федерации. В ответ были выпущены все имеющиеся баллистические ракеты с целью поразить крупнейшие города США, такие как Нью-Йорк, Детройт, Вашингтон, Чикаго…».
Откашлявшись, Игорь падает на холодный пол, затягивается сигаретой и её горящим концом прижигает себе кожу на запястье левой руки. Нет, это не сон. Он не проснулся. Скользя голыми ступнями, он бегает из одного угла кухни в другой. Его руки впились в длинные волосы на голове, и, кажется, вот-вот начнут их вырывать клочьями. Внезапно он замечает, что БМВ до сих пор стоит на бензоколонке, а рядом с ней шевелятся какие-то фигуры. Быстро схватив сигарету, подкурив её холодной зажигалкой, Игорь выбегает босиком на асфальт придорожного тротуара. На ходу затягиваясь без перерыва сигаретным дымом, он бежит до бензоколонки. Его бежевый халат хлопает от ветра за спиной, губы дрожат в попытке вымолвить какие-то бессвязные слова. Подбежав к машине, он остановился, опёрся свободной рукой о капот автомобиля и попытался отдышаться. Людей видно не было.
Игорь окрикнул владельца заправки. Вдруг неподалёку послышался сдавленный стон. Обойдя вокруг БМВ, он увидел старичка хозяина и жирного клерка в помятой рубашке. Покрасневшее лицо офисного рабочего было положено на асфальт. Его пухлые ручки были закручены за спину, а бледные запястья перевязаны тонкой бечёвкой. Широкие брюки были спущены и оголяли круглый блестящий зад. Над этим задом навис сухой старичок с расстёгнутыми потёртыми джинсами и в байковой рубахе. Энергичные движения старика заставляли содрогаться массивное тело клерка.
Охватив удивлённым взглядом два освещаемых лампами бензоколонки тела, Игорь посмотрел на валяющийся рядом шланг и вытекающую из него струю бензина. Из уголка его раскрытого от удивления рта выпала сигарета и покатилась к лужице блестящей радужными цветами жидкости. До того момента, как маленький огонёк дополз до отверстия шланга, вспышка ярче солнца осветила чёрный БМВ и трёх людей, чьи тела пылью поднялись в раскалённом воздухе к облакам.
Раунд 3 «Если тебе не нравится реальный мир, сотвори свой»
Так часто кажущееся близким становится для нас дальше детских переживаний. Почти всегда наши осторожные намёки тонут в море пошлой тухлой правды. Каждый день, при этом, молясь, заклиная судьбу, свой рок помиловать оступившееся тело, мы наполняем голубое небо распылёнными слезами. А нас не слушают.
Истерически настроенный проводник ведёт нас через дебри джунглей. А я вспоминаю тайгу. Он, покрикивая на нас своим звонким голосом, ежеминутно вздрагивает, встречая на своём пути безобидную букашку. Он жёлтыми своими зубами разрывает полоски засохшего сыра, который был выдан нам в качестве провианта. Раздавив огромным лакированном ботинком, на котором до сих пор не село и песчинки пыли, безобидное насекомое, наш гид продолжает движение вперёд. Группа туристов, и я в их числе, поднимается на искрящуюся изумрудным блеском нетронутых лесов вершину Вааренсуду. Её гордый силуэт начинает надоедать нам всем, поскольку мы видим его уже несколько часов перед собой, а сама гора не спешит приближаться к нам. Палящее солнце сердито смотрит на наши неприкрытые головы в те моменты, когда мы внезапно выходим из зарослей. Точно так же внезапно мы возвращаемся в лоно зелёного царства, где пахнет распускающимися бутонами цветов, экскрементами животных и нашим потом. На мне рубашка, промокшая насквозь. Я не успеваю смахивать с лица солёные капли пота. Снять рубашку нет никакой возможности. В тот же момент, как она снята, на нашу ещё белую кожу садятся удивительно красивые насекомые с переливающимися всеми цветами радуги крыльями. Приподняв своё брюшко, они целовали нам животы, осторожно разгрызая кожу. Лишь гид не боялся этой нечисти, видимо, у них были какие-то родственные отношения. Слишком уж похожи были их звонкие писклявые голоса и серые продолговатые тельца.
Я раскатываю в руке засохший сыр, который от высокой температуры становился мягким, словно масло.
- Это у Вас ручная змейка?
Глаза мне слепило солнце, отражающееся от белых, сверкающих, полированных, крупных, здоровых зубов слегка загорелого и коренастого мужчины. На вид ему было около тридцати пяти. Коротко стриженные тёмные волосы. Застёгнутая на все пуговицы рубашка с длинными рукавами. В его чертах лица можно было без ошибки разглядеть американский оптимизм в его самой запущенной форме.
- Да, сэр. Это моя змейка Лада.
Он улыбнулся.
- Какой великолепный экземпляр. Но, уважаемый, это не совсем гуманно – мучить несчастное животное в период спячки. Возможно, ему завтра рано утром на работу.
Моя очередь улыбнуться. В его интонации я уловил некоторые нотки, характерные лишь для жителей туманного Альбиона. Его манера общаться только подтверждала моё это предположение. Он не хлопнул меня по спине, не приблизился на расстояние в пять сантиметров, а лишь протянул свою толстую мускулистую руку.
- Сэр Джек Фриквэйруайт.
Дождавшись моего неподдельного удивления, он добавил:
- Можно просто Джек.
- Товарищ Константин Рокотов.
Мы крепко пожали друг другу руки.
- Комрад, комрад.
Естественно, мы разговаривали на английском. Ведь нет ни одного другого языка, который так хорошо подходил для севера Индии и так великолепно выделялся на фоне древнего и исковерканного беззубыми ртами крестьян хинди.
- Я долго пытался здесь освоиться, но, знаете ли, Ваше лицо, комрад Конста, мне показалось здесь самым разумным.
Он с насмешкой осмотрел уставшие от жары и влажности лица наших спутников.
- А мне так нравится поговорить на свежем воздухе.
Я успел бросить фразу:
- Мне же очень нравится слушать грамотную речь с интересным содержанием.
После этого он с головой окунул меня в рассказ обо всей своей жизни. Сложно перечислить всё, что он успел мне поведать. Если вкратце: он – путешествующий по миру журналист. Как я и думал, он – верноподданный Великобритании и её величества Королевы. Зубы ему вставили в США, где он провёл первые годы своей карьеры по командировке центрального газетного сообщества Лондона. Сейчас он решил отдохнуть и, заодно, подготовиться к жизни в новой для него стране, безграничной Индии, полной мифов, легенд, волшебных сказок и грязи, червей, вирусов и смертоносных бактерий.
Ещё до того, как солнце опустилось за горизонт, мы настолько подружились, что он без зазрений совести рассказал мне, как он снимал проститутку в Нью-Дели. Его описание побега из рук безудержной и выносливой индуски довело меня до слёз. Воистину, мы казались друг другу закадычными друзьями в тот вечер. И, когда пришло время останавливаться и устанавливать палатки, мы уже знали, кому могли доверить своё уставшее до чёртиков тело на время тёмной индийской ночи. Расположившись в оранжевой двухместной палатке, мы зажгли светильник и принялись читать. Каждый из нас считал себя закоренелым интеллигентом, именно поэтому смыкающимися глазами мы рассматривали чёрные буковки на пожелтевшей от сырости бумаги вместо здорового восстанавливающего сна.
После того, как в сторону были отложены книги, между нами возникла фляга с настоящим виски из Англии, чему я, без сомнения, был рад. Распивая из пластиковых стаканчиков (о гигиене всё же забывать нельзя было) сей чудесный напиток, мы слушали звуки ударяющихся о материю палатки крыльев огромных, жадных до крови насекомых. Немного опьянев от духоты и алкоголя, я поведал ему о своей нелёгкой жизни на Родине, о вечном холоде, прекрасных и коварных женщинах России и о душащем одиночестве таёжной полосы.
После того, как лампа была потушена, мы залезли под прохладные покрывала. Я начал засыпать. Но через две минуты меня разбудил грустный и немного грубый голос Джека. Он медленно, пережёвывая слова, сказал мне:
- Комрад Константин, ты отличный парень. Ты очень интересный собеседник. Я так устал от этого американо-израильского смрада, который обвивает всё моё существо здесь. Не с кем поговорить, абсолютно не с кем поболтать по душам, Константин. Я хочу тебе рассказать одну историю. Можно я тебе расскажу её?
В его голосе слышался виски, много виски, почти что море виски. Только это могло заставить настоящего англичанина напрашиваться на разговор. Он, видимо, выпил намного больше, чем я. Надеясь, что он скоро успокоится, я согласился выслушать ещё одну его историю. Поначалу она казалась мне скучной, но потом заставила слушать себя пристально:
- Константин, в моей жизни был только один интересный случай. Скажу тебе честно, я представляю себе наш путь как большое серое скучное полотно. И, когда на нём появляется хотя бы капля яркой краски, какого бы цвета она, эта капля, ни была, она запоминается. Я, убежав из старой и провонявшей словесной пудрой и подгнившим сарказмом Англии, попал в Штаты. Я и не надеялся там встретить что-то новое, что-то интересное, что-то свежее, я знал, что еду в мир рекламы, денег и бескультурья. Но это хотя бы меняло моё стандартное полотно на обычное полотно среднестатистического американца. И я не был обманут в своих ожиданиях. Не был обманут почти во всём, кроме одного.
Два года просидев в офисе одной бостонской газеты, я внезапно получил письмо из Лондона. Меня назначили на другое место. И это была не совсем обыденная командировка. Мне поручалось осветить для небольшой Лондонской газеты события в Мемфисе. А именно – выступления чернокожих митингующих 14 мая. От непреодолимого желания расстаться с перекладыванием бумажек и редактированием плохо написанных статей я даже побежал собирать свои вещи в мой скромный маленький чемоданчик. Я был уже в самолёте, когда вспомнил, что даже не отправил ответного письма.
И всё же все бумаги для меня были подготовлены, и я был официально объявлен представителем английской пьесы на одной из встреч. Одев по причине жаркой погоды летний костюм, я отправился в здание бывшего театра с экстравагантным французским названием, которого я уже не помню. Зато я помню, как, войдя в зал, поднял целый переполох. Сотни тёмных глаз смотрели на меня из-под тёмных насупившихся бровей. Многоголосый шёпот сотрясал воздух. Только теперь я понял всю комичность ситуации – я был единственным белым во всём этом французском театре. Сев на первый ряд из удобных мягких, но потёртых кресел, зарезервированных для прессы, я оглянулся ещё раз. Черные как смола лица, по обе стороны от меня – журналисты-негры с белыми блокнотами в руках. Они тоже недоумевали, что я здесь делаю. Неловкое молчание прервал другой негр, который, в сопровождении соратников, взошёл на импровизированную кафедру. Перед этим огромным широкоплечим афроамериканцем с пышной кудрявой шевелюрой в форме разбухшей шапочки для плавания и широкими губами, которые он постоянно облизывал, располагались крошечные микрофоны.
Зал взрывался несколько сотен раз овациями за этот вечер. Я старательно записывал главные идеи выступающего. Он говорил громогласно, шумно вбирая в лёгкие воздух. На его лице застыла гримаса готовящегося к покушению человека. Несколько раз я едва сдерживал смешок, когда слышал, как по-детски он обращается с английским языком. Вокруг меня ежесекундно раздавались немелодичные “Right!” и “Yeah!”. Под конец толпа была доведена до исступления. Кто-то кричал, кто-то пел, кто-то визжал, а кто-то лез в драку. Всё это усугублялось спёртым воздухом тесного помещения, в котором все эти широкоплечие люди оказались. Когда тысячекратно омытое каплями пота лицо оратора перестало выбрасывать в воздух пропагандистские лозунги, и когда перестали громыхать прощальные аплодисменты, люди начали расходиться. Я хотел тоже уйти, поскольку материала записал достаточно. Однако оратору один из его приближённых показал на меня пальцем и сказал несколько волшебных слов. Быстро спустившись с кафедры, огромная чёрная глыба начала трясти мне руку. Из-за сих пор не прошедшего возбуждения в его речи были понятны только слова «Freedom», «London», «Justice», «Newspaper».
Меня повели за кулисы. Там возбуждённые чернокожие уже начинали пир. По мере того как пустел театр, потускневшие комнаты для актёров наполнялись организаторами и участниками этого политического движения. Тут и там сновали чёрные покачивающиеся тени. Я был посажен за стол рядом с оратором. Его звали Малькольм. Попав в его руки, я пожалел о случившемся буквально с первых же секунд. Под злобными взглядами окружающих меня негров я был вынужден кивать и соглашаться с каждым его, пусть даже безрассудным заявлением. На столе появилось спиртное. Это немного не соответствовало той религии, которую эти люди исповедовали. Меня никто не отпускал, пришлось пить с ними. Но через час я, всё же, оказался единственным трезвым человеком в здании. Меня окружали агрессивно настроенные индивидуумы подвергнутые действию алкоголя. К счастью, они быстро успокаивались и вскоре начали погружаться в забвение. Лишь Малькольм, сидящий рядом со мной, был до крайности возбуждён.
Он хотел с кем-нибудь подраться, я это понимал, видя, как он рассматривает своих соратников и потирает руки, подёргивает ногами. Алкоголь стал действовать и на меня, я начал забываться. Однако, как только я сомкнул глаза, меня начали трясти за плечи. Это был Малькольм с покрасневшими от ярости глазами. Его взгляд не выражал ничего, только злобу, бесконечную злобу и желание отомстить за все обиды, которые причинило ему это общество, наш мир в целом. Он буквально на руках вынес меня на улицу. Я едва шевелил ногами. Тяня меня за руку, он шёл по улицам ночного Мемфиса. Я смутно помню, как мы шли на запад города. Я начал терять сознание, меня тошнило. Но как только я переставал идти, он тащил меня по асфальту, отчего колени, незащищённые тонкой материей брюк покрывались кровавыми ссадинами. Мы вошли в «район для белых». Была середина ночи, я предполагаю, что около трёх часов. Светила яркая луна, звёзд видно не было.
Это я заметил, пока сидел на бордюре, оставленный там Малькольмом. У меня раскалывалась голова, а он открывал стальной отмычкой дверь. Когда он подошёл ко мне, я лишь спросил его шёпотом:
- Но зачем?..
Его взгляд был красноречивее любых слов. Он поволок меня за собой в дом. На пороге я пошёл сам, поскольку он пригрозил, что прикончит меня, если я что-нибудь устрою. Так и сказал, напрямую, на своём детском английском. Я помню, как мы тихо вошли в спальню. Там, на широкой кровати, лежала пара, муж и жена. Малькольм достал из кармана перочинный нож. Он перепрыгнул через кровать, по-кошачьи тихо приземлился по другую сторону и вонзил нож в горло спящего мужчины. Несколько раз он повернул нож вокруг его оси. Послышались булькающие звуки. Глаза мужчины даже не открылись, но от его конвульсивных движений проснулась его жена. Запрыгнув на неё, Малькольм плотно закрыл её рот ладонью. Она смотрела на него широко открытыми, испуганными глазами. Он с лёгкостью свернул ей шею, а потом начал насиловать её на моих глазах. Меня стошнило на пол, я упал и повернулся лицом к стене. Меня била крупная дрожь, но я не мог не слышать хлопающих звуков из-за моей спины и матерных слов огромного негра, который издевается над своей убитой жертвой. Когда звуки затихли, моё щуплое тельце за воротник подняли на высоту человеческого роста, и я смог опереться ногами о пол. Он смотрел на меня в упор. Его немигающие глаза с красными взорвавшимися сосудами на белках сверлили отверстие в моём мозгу, в моём сознании. Я терял свою индивидуальность, терял себя в ту минуту, когда это существо, совершив зверское преступление, схватило меня в свои лапы.
Он мне улыбнулся.
Я считал ступеньки лестницы хребтом, совсем как Винни-Пух. Вынеся меня на улицу, он начал мне угрожать, просил повторить клятву, что я его никому не выдам, иначе я умру. Моё иссохшее горло не могло издать ни звука, отчего он был воистину взбешён. Разбив мне рот (из-за этого я лишился почти всех своих зубов), он ударил мою голову об асфальт и скрылся. Я помню, как я встал, когда только-только занимался рассвет. Помню, как я бежал из того квартала, из той части города, как прибежал в гостиницу, где остановился. Как врал, будто меня ограбили какие-то белые, обчистили меня после того, как я вышел из бара, промочив немного горло.
По моей просьбе я был отправлен в другой город для лечения, где мне и вставили новые прекрасные зубы. Лёжа в больнице, я обдумывал всё то, что со мной случилось. Мои терзания не давали мне покоя. Но я всё-таки пришёл к выводу.
Этот несчастный негр, Константин, такой же несчастный, как и все мы. Он просто-напросто потерялся. Его речи воплощали то, чего он так сильно хотел достичь, но что было для него недостижимо. Его мечты были далеки от реальности и безнадежны. Потеряв ориентиры, запутавшись в собственных грёзах, он создавал в своём воображении свой мир. Мир, где негры наконец-то становились свободными, где всё было именно так, как он хотел. Питая силы в этом мире, он отдалялся от настоящего, что помогало ему так вдохновенно убеждать своих собратьев. Но иногда и ему приходилось просыпаться, когда усталость трясла его за плечо, когда разум отказывался больше творить новые подробности его идеального мира. Малькольма в эти моменты поедало мрачнейшее отчаяние, которое он пытался подавить, отпуская на свободу притесняемого зверя своего сознания. Кровавые действия этого зверя, возможно, не станут неизвестны теперь никому. Настолько расходился образ этого зверя с афроамериканцем, у которого была пышная кудрявая шевелюра в форме разбухшей шапочки для плавания и широкие губы, которые он постоянно облизывал.
Джек вылез из-под своего одеяла и сел рядом со мной.
- Константин, знаешь, мне кажется, что мы все похожи на этого несчастного негра. И мы точно так же, как и он, одновременно, виноваты в смертных грехах и невинны. Мы идём к своей Вааренсуду размеренными шагами, мучаемые жаждой. Но она к нам не приближается, понимаешь? Может быть, до неё невозможно дойти совсем.
Он помолчал минуту. Грустно засмеялся:
- Так смешно, но в чём-то я ему благодарен. После того происшествия я изменился, Константин. Это меня надломило навсегда.
Он помолчал ещё минуту:
- Не хочу тебе больше врать, но… Но в той истории, про индуску, которая была проституткой. Это был парень, молодой индус. Он хотел потребовать с меня денег за совращение, хотя я точно знаю, что не я его совратил. Поэтому я и бежал… Понимаешь, я больше никому не хочу врать…
Его голос задрожал:
- Прости, Константин, что столько всего тебе наговорил. Мне так было тяжело на душе. Я, наверное, не должен был…
Он положил руку на мой бок, покрытый одеялом, и заплакал. Я почти чувствовал, как катятся капли по его щекам.
- Я, наверное, не должен был… Прости…
Я поднялся, сбросил одеяло, натянул брюки и вышел из палатки. Вслед мне прозвучало лишь:
- Комрад…
И всхлипывания взрослого человека. Я до рассвета стоял под небом, нещадно кусаемый различными насекомыми, и курил одну сигарету за другой.
На следующее утро наша туристическая команда двинулась вперёд, и к вечеру мы наслаждались красотами растительности и прекрасными видами горы Вааренсуду.
Сэр Джек Фриквэйруайт после той ночи прекратил своё путешествие и вернулся в Нью-Дели вместе с возвращавшейся из путешествия экспедицией.
Раунд 4 (финальный) "Ни одна рука не удержит, если из нутра извлекли стержень." (с) Илюшке здесь от меня большой привет, хотя вряд ли он меня читает 
В этот волшебный тёплый вечер по гладкому асфальту шуршали колёса воздушного лайнера А330. Расправляя спину и потягивая ноги, на блестящее белое тело самолёта смотрели пассажиры. Стена из двойного стекла со стальными перегородками отделяла их от приятного ветерка на улице, приходилось дышать до тошноты стерилизованном и в меру охлаждённым воздухом. Вот-вот должна была начаться посадка. Вещи были сданы, нетерпеливые люди ходили вокруг выхода на аэродром, терпеливые же с чувством благородства и спокойствия шагали по натёртым до блеска полам магазина duty-free, искушая своё терпение.
Облокотившись на спинку алюминиевого сидения, положив на колени объёмный рюкзак, который разрешили взять на борт в качестве ручной клади, повернув голову в сторону стеклянной стены, сидел молодой мужчина. Одет он был по-летнему, так, будто через десять минут уже попадёт на пляж. На нём были шорты до колен, тонкая светло-голубая рубашка с тремя расстёгнутыми пуговицами, шлёпанцы. На четвёртой застёгнутой пуговице висели сложенные тёмные очки. Когда пассажиров пригласили последовать на посадку, он встал и закинул рюкзак за спину. Будучи невысокого роста, со средней ширины плечами, короткой шеей и правильной формы головой, он походил на обычного студента, вырвавшегося на отдых за счёт родителей, проехавшего несколько сотен километров на автобусе, чтобы добраться до международного аэропорта.
Однако его лицо выдавало в нём что-то более непокорное, намного более устремлённое, чем та одержимость, которая захватывала каждого молодого человека в его возрасте. Заглянув в чёрные глубокие глаза с широкими зрачками, бортпроводница, посмотрела в билет и подумала – Илья, симпатичное имя. Когда же он прошёл в салон, она уже полностью погрузилась в свои грёзы, за плотным туманом которых едва видела лица входящих пассажиров.
Илья был немного смугл, его тёмные волосы контрастировали со светлым чехлом сиденья. Устроившись удобнее, он достал плеер и включил музыку. Поддаваясь её волнам, он медленно засыпал, поднимаемый в небо трясущимся и скрипящим лайнером.
«И был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла»
Или же всё-таки не был. За спиной у него была жизнь, наполненная противоречий. Непрочная жизненная философия, растекающаяся причудливыми узорами по грехам и попыткам духовных подвигов. Наркотики, оседающие на слизистых оболочках, оправдывались стремлением к правде. Это стремление достигло в своё время таких масштабов, что молодому Илье не оставалось другого выхода, кроме как признать себя отверженным поэтом, страдающим, наподобие Христа, от своей праведности, которую не все за ним замечали. Рассуждения о высшем назначении в воспалённом мозгу юноши породили монстра атеизма, воинствующего и отвергающего бытие сильнее всякой религии.
«И был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господом, между ними пришел и сатана»
Она возникла в его жизни неожиданно, вся сияющая, словно Спаситель, пёстрая и свежая. Однако, её тяжёлый взгляд, лицо, полное бездушной холодности, развеяли образ лёгкого ангела. Тысячи напечатанных слов завлекли двух людей, находившихся друг от друга в сотнях километров, в таинственный танец философского нигилизма, философии ищущей и отвергающей всё найденное. Они пустились в поиски чего-то такого же грязного и мерзкого, как и насилие, но при этом сладостного как любовь, и это было понятно им обоим, поскольку именно слово «Любовь» было редким гостем в их разговорах. Илья хотел прочувствовать её, она хотела ощутить его, чтобы быть уверенными, что они не обмануты. Танцуя, сочиняя стихи, волнуясь и предчувствуя взрыв, они сближались, несмотря на расстояние. Она выглядела старше его, пыталась в душе приноровиться, подстроиться под него, хотя никогда не хотела подстраиваться. Он выглядел по-детски, пытался повзрослеть, отращивая щетину, но в то же время опережал её в их совместных поисках. Стихи их сплетались, слетая с губ одного и касаясь слуха другого.
Однажды Илья не выдержал и приехал к ней. Она открыла ему дверь, ждала его.
- Саша.
- Илья.
Она потупила глаза, не сумев выдержать его взгляд, отвернулась и пошла наливать чай. Он проследовал за ней, по пути повернул ролик поиска радиоволны сбив настроенную радиостанцию с классической музыкой, отчего по комнате стало разноситься однообразное шипение. Схватив её за талию, он повернул её к себе, потом взял за волосы и прижал её дрожащие губы к своим сухим и горячим. Они начали медленно опускаться на ковёр, расстеленный по полу. Она тронула его за плечи, взглянула ещё раз в его чёрные как смола глаза и, выдохнув своим мелодичным голосом «Илиа», обмякла в его руках, отдавшись этому возбуждённому духу.
Они лежали на жёстком ковре, свернувшись в форме двух букв С, вложенных одна в другую. Он говорил, шептал ей свои стихи, которые рождались здесь же, на полу её квартиры. Она, чувствуя, как его крепкие объятья сжимают её грудь, повторяла за ним. У неё был необычный голос, мягкий, но с каждым слогом приближавшийся к надрыву, женственный и играющий. Этот голос таял в воздухе комнаты, словно пары дыхания. Они лежали на ковре, а за окном, из которого на них падали светло-серые лучи заходящего солнца, кружился снег, беспокойный и словно прячущий в своих покрывалах какое-то чудо.
«И сказал Господь сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана Господу и сказал: я ходил по земле и обошел ее»
Илья прижал свои губы к её ушку и прошептал – у тебя прекрасный голос, я хочу твой голос…
Он уехал, а она осталась одна, закутанная в толстое шерстяное одеяло с грубым покроем. Но Саша не печалилась, она знала, что нужна ему теперь. Что этот возбуждённый дух не оставит её в покое, потому что она могла вечно манить его своим голосом.
Когда он вернулся в свою каморку, его рука впилась в трубку телефона, он судорожно набирал её номер. Она, прождав пять звонков, поднимала свою трубку изящным движением кисти и говорила «Александра».
Широкофюзеляжный самолёт уносил Илью далеко от родных мест. Под его ногами блестел темно-синий океан. Расставаться с Сашей ему было тяжело, как и с её нежным голосом. Но он пообещал себе, что позвонит ей, как только прилетит. Сидя в наушниках и не обращая внимания на внешний мир, он удалялся от своей возлюбленной, уносимый горящим керосином за чёрную полосу горизонта.
Под крыльями машины появились песчаные пляжи, зелёные моря лесов. Выплюнутый в душную жару бразильского дня, Илья на слабых, отвыкших от ходьбы ногах направился к дороге, чтобы поймать такси. Жёлтая машина довезла его до гостиницы, из которой он на следующий день направился южнее, туда, где не так много вездесущих туристов, подальше от Рио. Там он поселился в старом трёхэтажном кирпичном здании гостиницы, совсем недалеко от моря. Дрожащими руками он набрал на телефоне длинный номер и услышал её голос – «Александра».
Пропадая вечерами у телефонного аппарата в номере, днём он гулял по пляжу, погружался в прохладную пенистую влагу океана. И это продолжалось до третьего дня, в этот день он встретил свою соседку по этажу, туристку, которая заселилась чуть позже его. Она была стройной, светловолосой англичанкой с красивым, манящим выговором, её голубые глаза с крошечными светлыми бровями над ними были холодные, насмешливые. С иронией она сказала:
- Вы здесь совсем недавно?
Её глаза скользнули по его бледной коже. Он не смутился.
- Да, и Вы, наверное, тоже.
Она посмотрела на свои молочного цвета ножки и улыбнулась кривой улыбкой.
- Так давайте загорать вместе.
Он сделал шаг к ней, она сделала шаг к нему.
«Вот, он в руке твоей, только душу его сбереги»
- Роза.
- Илья.
Они протянули и пожали друг другу руки, а потом она склонила голову на бок и задумчиво посмотрела в его тёмные глаза, не отрываясь, не стесняясь. И он смутился в тот момент, и тогда он засомневался.
Она лежала рядом с ним на песке. Роза читала газету. Он сидел, смотрел вдаль, на море, на линию горизонта, которая пенилась вдали. Перелистывая страницу, она сначала облизывала палец, а потом поворачивала серый испещренный буквами лист. Он, вздохнув, произнёс:
- Здесь совсем не весело, я здесь не отдыхаю, я чувствую себя личинкой, которую угостили фруктовой мякотью, лишь чтобы я рос быстрее и лучше набирал вес.
Она убрала от лица газету и посмотрела на него, его профиль на фоне ярко-голубого неба. Илья продолжал:
- Словно я должен наслаждаться теплом и хорошей едой, отвлечься здесь от чего-то, что-то забыть, что не должно меня тревожить. Но я не хочу такого отдыха, для меня подлинное наслаждение – в тревогах и смятении, в бесконечных поисках ответов на вопросы, которые меня тревожат.
Она посмотрела на его плечи, уже начинавшие немного краснеть от загара, и улыбнулась. Роза привыкла, вернее, не обращала более внимания на порой напыщенные или приукрашенные речи своего нового друга. Отложив незаметно газету в сторону, она начала перебирать пальцами ног мягкий тёплый песок. Он увидел это движение, но не посмотрел в её сторону. Она наугад нашла его руку и нежно накрыла своей ладонью.
- Илья, не все вопросы так сложны, как ты это себе представляешь. Многие из них можно получить безболезненно, стоит лишь захотеть. Ты не обязан так страдать.
Роза видела, как его серьёзное и напряженное выражение лица сменилось сначала на отчаяние, но потом стало неприветливо холодным и расслабленным. Он медленно убрал свою руку. Она коснулась обнажённого участка его души в этот самый момент. Роза неожиданно привстала, посмотрела на него своими голубыми леденящими глазами и вновь улыбнулась. Наклонившись к нему она ловко поцеловала его в щёку своими холодными губами, тут же поднялась на ноги и ушла в направлении отеля.
«Ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла, и доселе тверд в своей непорочности; а ты возбуждал Меня против него, чтобы погубить его безвинно»
Он стоял, разгоряченный, в дверях её номера. Она стояла у окна. Илья не смел поднимать глаз. А она стояла в одном лишь халате, освещаемая светом большой скользящей по небосклону Луны. Роза смотрела на его отражении в окне, повернувшись к нему спиной. А он терзался. «Похули Бога и умри». Он дёрнул головой, покачав ею из стороны в сторону. Луна еле заметно двигалась по звёздному небу, поглощая на своём пути звёзды, а потом отпуская их из своих объятий. В отеле было тихо, они, казалось, были одни на всём побережье, а она была в центре этой маленькой и в то же время беспредельной капельке тишины, покоя и интимности. Роза, такая притягательная, желанная и холодная в то же время. И он сделал шаг вперёд.
Дверь за ним закрылась. Он приближался к ней. С её плеч соскользнул халат. Она нагая стояла к нему спиной и улыбалась скривившимися губами. А он не заметил этой улыбки в отражении окна и обнял её. Его ладони опустились на её тёплую от загара и шелковистую кожу. Илья прильнул губами к её шее, зарывшись в её пышные светлые волосы, едва уловимо пахнущие ландышами. Она развернулась лицом к нему, и их губы встретились. Роза своими тоненькими пальчиками сняла с него рубашку, расстёгивая пуговицу за пуговицей, а он медленно подвёл её к кровати и, подняв на руки, опустил на мягкое белое покрывало…
«Ночь та, да обладает ею мрак, да не сочтется она в днях года, да не войдет в число месяцев! О! ночь та - да будет она безлюдна, да не войдет в нее веселье!»
Илья, одетый, лежал на мокром песке. На нём была клетчатая хлопчатая рубашка. Глаза закрывали широкие тёмные очки. Голова была наклонена набок, он смотрел на неё. Она, босая, шла по шершавому асфальту, на ней было пышное летнее платье и шляпка с бантиком, всё бежевого цвета. Она ему улыбалась, придерживая шляпку своей тонкой ручкой. Когда она приблизилась к нему, он вскочил с песка и схватил её обеими руками. Роза негромко вскрикнула, теперь он улыбнулся. Она сняла с него очки, обнажив острый взгляд его глаз. Илья двумя пальцами снял и откинул в сторону её смешную шляпку.
- Что же ты делаешь? Я её только что купила.
Её голос был одновременно беззаботно весёлым и упрекающим.
- Это ерунда.
Он поднял её на руки, отчего его пятки утонули во влажных песчинках. Потом он осторожно положил её на мокрый песок, бежевое платье смялось, словно засохший цветок. Он навис над ней, поцеловал её в покрасневший от загара носик, потом сорвал поцелуй с маленьких губ. Она усмехнулась и отстранила его. Илья отвёл в сторону её руки и прильнул к гладкой шее, благоухающей ароматом неуловимых духов смешанных с запахом её кожи. На этот раз она его не оттолкнула, но прижала к себе. Илья вновь заставил её отпустить себя. Роза, перестав сопротивляться, сомкнула глаза от удовольствия.
На мостовой собрались восемь бразильских мальчишек. Они были крайне заинтересованы происходящим, переглядывались друг с другом заговорщически и перешёптывались, после каждого отпущенного замечания ребята разражались сдавленными смешками. Роза и Илья не обращали внимания на грязных, неухоженных детишек, которые глазели на них с почтительного расстояния. Внезапно Илья резким движением спустился к ногам Розы, подняв полы её платья. Он страстно и нарочито медленно целовал её колени, спускаясь к стопам, по пути покрывая поцелуями её сладкую кожу. Роза смеялась, она открыла глаза и смотрела в голубое небо, наслаждаясь ощущением его горячих губ на своих ногах. Опустившись до стоп, Илья расцеловал каждый её пальчик, после чего она, не выдержав, повлекла его обратно, потянув за плечи. Они обняли друг друга, растворяясь в жарких лучах солнца…
«На что дан страдальцу свет, и жизнь огорченным душою, которые ждут смерти, и нет ее, которые вырыли бы ее охотнее, нежели клад, обрадовались бы до восторга, восхитились бы, что нашли гроб?»
- Роза, цветок мой, я болею. Меня изнутри калечит какой-то монстр, будто бы я хрупкий вафельный стаканчик под ногами безликой толпы.
Она отпустила его руки, так и не дождавшись страстного объятия.
- К тому же ты бредишь, причём это совершенно очевидно.
- Мне кажется, что я горю, будто кровь моя как расплавленный свинец купается в бокалах моих измученных горечью вен.
- Перестань!
Она стукнула каким-то модным журналом плашмя по столу.
- Что перестать, Роза?
- Перестань говорить этим возвышенным и абсурдным языком, будто ты надо мной издеваешься.
Илья перевернулся с одного бока на другой.
- Прости, у меня температура. А так мне легче её переносить, я отвлекаюсь.
- Пожалуйста, лучше молчи.
Она посмотрела на его побледневшее за последние два дня лицо.
- У тебя простуда и ничего больше, скорее всего. Как ты только смог при такой погоде простудиться?
- Я как мусорная корзина на оживлённом перекрёстке, которая глоткой целлофановой ловит следы всего самого бесполезного, ненужного, безнадёжно больного.
Она вздрогнула.
- Ты снова, мне противно!
Роза скривила лицо.
- Безнадёжно болен только ты, Илья. И я советую тебе выздоравливать. И у тебя и у меня послезавтра самолёт до Парижа. Надеюсь, ты не забыл.
Она подошла к нему, наклонилась и поцеловала в лоб.
- Я пойду загорать и купаться, а ты лежи здесь, наслаждайся, мой естествоиспытатель хворей и мучений.
Когда она вернулась, Илье стало ещё хуже. Он начал бредить, у него поднялась температура, его бил озноб. Роза всматривалась в его болезненное лицо, когда он открыл глаза и сказал: «Вздохи мои предупреждают хлеб мой, и стоны мои льются, как вода, ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня, и чего я боялся, то и пришло ко мне».
Роза отошла от него, произнесла про себя «симулянт» и начала набирать номер на телефонном аппарате.
Тяжёлые волны перешептывались недалеко от открытых окон гостиницы, закат жёлтым искусственным глазом плавился на чернеющей стали океана. Вдоль берега неспешной походкой передвигались опухшие облака, словно подвыпившие посетители бара, возвращающиеся домой.
Через сорок минут приехала карета скорой помощи, через полтора часа Илью повезли в больницу. Он истошно кричал. У него отнялись ноги и руки, он перестал чувствовать своё тело. Роза сидела рядом с ним и утирала крупные слёзы, которые катились по её загорелым щекам. Пока они ждали своей очереди к врачу, он вновь стал бредить: «Нет мне мира… нет покоя и отрады, я несчастен в этом добром-добром мире».
К тому времени, когда они всё-таки попали к врачу, Илья потерял окончательно сознание и лишь иногда кричал матерные слова на родном языке. Его отправили на забор анализов. Роза ждала в поликлинике до вечера, заплатила за экстренное обследование из своих денег. Когда она проглатывала очередной кофе из аппарата, к ней подошёл врач.
- Туристическая фирма согласилась оплатить всё первичное лечение здесь, но через неделю мы должны отправить его на родину, там уже будет выздоравливать за счёт родственников.
Роза встала, сделала медленный глоток из пластикового стаканчика:
- Доктор, а чем он болеет? Это грипп?
- Нет, это полиомиелит.
Она посмотрела на него непонимающими глазами.
- Заражение жидкостей спинного мозга бактериями, приводящее к параличу.
Роза села обратно на коридорный диванчик и прикрыла дрожащие губы свободной рукой.
- Но он ведь будет потом ходить?
Врач подошёл к ней и погладил её по плечу, испытывая при этом нескрываемое удовольствие:
- Конечно, мадам, не волнуйтесь, это лечится. К сожалению, в нашей стране эту болезнь ещё не искоренили окончательно.
Он, так улыбаясь, и ушёл. Роза допила своё кофе и поехала обратно в гостиницу.
«Твердость ли камней твердость моя? И медь ли плоть моя? Есть ли во мне помощь для меня, и есть ли для меня какая опора?»
Она стояла над ним вся солнечная, как летнее небо, которое скрывали от него стены больницы. Несмотря на всё сострадание, которое она хотела выразить, Роза была светлая и тёплая, нежная и милая. Скромная англичанка перед ним сейчас, та самая, которая была так неистова в страсти пухлыми от жара ночами. Она целовала его в щёки и в лоб, он уже не бредил, был в сознании, его планомерно прожигали антибиотиками с самого обнаружения заболевания. Роза написала ему свой адрес, телефон, она обещала с ним связаться.
Он не мог ещё двигать руками, но она всё же его слегка обняла, потом положила свою шелковистую щёку на его ладонь. И Илья почти ощутил это ласковое прикосновение. Роза ушла, тихо стуча каблуками по гладкому блестящему кафельному полу больницы. Он лежал, и слёзы бежали из его глаз, а он не мог их вытереть. Она же, выйдя из здания, спрятала влагу из своих глаз в шёлковом платке.
«Процесс отсечения мечты от тела осточертело липнет вдоль линии твоих волос…»
Службы спасения Франции и Бразилии ведут поиски самолета Air France, который пропал во время шторма в Атлантике. На его борту было 228 человек. Пассажирский самолет Airbus 330-200, совершавший рейс из Рио-де-Жанейро в Париж, пропал в небе над Атлантическим океаном после того, как попал в зону турбулентности
Маленькое китайское радио разрывается от усилий, работает на полную громкость, чтобы развлечь страдающих от скуки в палате больных. Маленькое китайское радио из ссохшегося пластика приносит некоторым толику веселья, а кому-то - море горя.
Илья не плакал теперь, его уставший, потерянный взгляд скользил по потолку его палаты. Бледный, будто бы и не лежавший на солнечном пляже неделю назад, он походил на труп, медленно гниющий в подвалах анатомического театра. А его молчаливость пугала пышных загорелых медсестёр, которые между собой обсуждали несомненную красоту этого пришельца из холодной страны на беглом португальском.
Шершавые лезвия горя разрезали сознание Ильи, который не мучился более своей болезнью, он своё страдание как обезболивающее вводил в мозговые ткани. Лезвиями были воспоминания о ней, о её ласковом и желанном теле, о её взгляде, саркастическом и порой по-детски нежном, о её… о ней в целом, о неделимом существе, божестве, множестве слившихся образов прекрасного, которое теперь ядом оседало в душе измученного. Коктейль кровавый горя, угасающей любви, боли и одиночества по каплям твёрдым осадком отяжелял сердце.
За неделю его не успели толком вылечить в Бразилии, он был направлен в московскую больницу. Белая птица самолёта несла тело Ильи вдоль безмолвной плоскости океана. Его сознание как плуг рыскало по его дну, пытаясь заставить звучать вновь любимый голос. Любовь ли это праведная, настоящая ли, истинная ли? Вопрос этот не мучил Илью, его мучила любовь, вспоротая, обескровленная и запачканная грязными руками жестокой действительности.
Роза лежала где-то на дне, она, такая же красивая, как и в первый день их встречи, летела в Париж. Саркастически улыбаясь своим соседям, Роза их успокаивала: «Не волнуйтесь вы так, скоро прилетим, конечно».
«Когда ложусь, то спрашиваю себя – встану ли вновь когда-нибудь? А вечер длится, и я ворочаюсь досыта до самого рассвета. Тело мое одето червями и пыльными струпьями; кожа моя лопается и гноится. Дни мои бегут скорее челнока и кончаются без надежды»
На слабых ногах, с опущенной головой Илья выходил из дверей больницы на улицы Москвы. Дул прохладный осенний ветерок. По асфальту шелестя, перекатывались жёлтые сухие листы. Небо – пасмурно-серое. Но дождя не будет. За спиной у него был объёмный рюкзак. На вокзале Илья купил билеты на поезд и через несколько часов его на своём хребте тянул грязный, пыльно-зелёный змей.
Дрожащей рукой он стучится в дверь. Она открывает ему дверь. Александра. В комнате с открытыми окнами она сидела, закутанная в толстое шерстяное одеяло. Перед ним она появилась в таком же виде. Илиа молча зашёл. Саша, отвернувшись, пошла назад, вглубь комнаты и села на диван. Он сел рядом с ней. Взглядами они не встречались.
- Ты мне перестал звонить.
Голос её звучал надорвано, измучено, больно, устало, пусто. Его не наполняла карамельная сладость.
- Прости меня.
- Прощаю.
Они сидели молча. Смотрели на завешенную картинами стену напротив. Когда Илья тоже стал замерзать, он почувствовал, как её маленькая ручка пробивает ход себе сквозь складки одеяла. Слоновой кости кисть выползла из серого хаоса и легла на его ладонь. Илью сотрясали рыдания. Саша высвободила вторую руку. Он положил свою голову на её ладони. Когда слёзы кончились, он начал говорить, рассказывать. А она освободила одну руку и перебирала пальцами его волосы.
«Нисходил ли ты во глубину моря и входил ли в исследование бездны?»
- Илья, мой милый Илья… Молчи, глупое дитё моё. Не мучай себя, не истязай тело своё и душу свою. К кому исповедаться пришёл ты? Кто такая я, что слушать могу исповедь твою? Неправедна я, и не бездонна душа моя, страданий всех твоих вместить не в силах я. У слабого ты защиты ищешь. Но помощь слабому тебе дарить свою необходимо.
- Саша, я прошу, помоги ты мне, некому помочь больше мне.
- Илья, мне нужнее помощь твоя. Гибель мечты есть ничто, ведь ничто есть гибель мечты твоей. Ибо я грёзы свои потеряла так же, но мой сон кошмаром вернулся мне, болезнью ко мне сегодня вернулась дрёма.
Голос Александры дрожал. Она едва сдерживала слёзы.
- Спой, Саша, спой мне голосом своим волшебным, прошу.
Она откинула свою голову на спинку дивана, направив взгляд на серый потолок с облупившейся штукатуркой. Поглаживая волосы Ильи, она, тяжело и медленно набирая воздух в лёгкие, тянула ноту за ноты, усыпляя и вводя в транс:
- После титров
пойдут тигры
спать… спать
на надежде моей…
«Отворялись ли для тебя врата смерти, и видел ли ты врата тени смертной?»
Илья, улыбнувшись одним уголком рта, произнёс шёпотом:
- Да, именно так.
Вот и всё, ребятки! 
Если кто то захочет прокомментировать - буду рад любым замечаниям
ТТЛСД - technical embryos - 2,3 и финальный раунды [Проза] 
а ты не знал!!! ну ты даёшь! 
Похожие темы на: ТТЛСД - technical embryos - 2,3 и финальный раунды [Проза]