-Цитата от миоу

Манеру Дювера невозможно перепутать или запутать. Тысяча мятых глаз смотрит на мир. Вторая редакция Рецидива фабульно продолжает, предшествует или сосуществует одновременно с Портретом человека-ножа. Можно перетасовать встречи, фантазии, эпизоды, главы или даже книги между собой – и кайфануть. Абсолютная вариативность событий. Опять нет имен – одни местоимения Я ОН МЫ ОНИ С НИМ НА МНЕ В НЕМ и читающие меня педерасты, как любезно автор величает свою целевую аудиторию. Он умудряется даже ввести читателя в текст и сочинить фрагмент, в котором ЛИЧНО ВЫ задеваете шелковистые бока блондинчика и пытаетесь его склеить. Мучительный сумбур и священный хаос заперт внутри одного человека. Но не достает, например, нумерации действующих лиц, раз уж нивелировать субъективность, то следует как Бреккет писать W1 W2 M1 и т.д, а то иногда невозможно матроса отличить от ребенка, а кюре от лесника. Классическая круговая структура, которая работает на создание эффекта непрерывности, фрагментарности, бесконечного перетекания и бла бла бла, что во многих текстах имеется и уносит далеко. Друзья, если все-таки отбросить противопоказанную дозу гомосексуализма и перверсивную блажь, то ну то вы не знаю просто вот вы должны восхититься витиеватостью образов Дювера. АДНАКА, если вы находитесь на перекрестке своих интимных предпочтений, то рекомендую книгу не читать, ибо есть риск дестабилизировать ориентацию и начать возбуждаться гомотекстуальностью и превратиться в педогомофила. (неологизм автора, думаю, со временем, когда мирское лицемерие перестанет стыдливо прикрывать откровенную сексуальность молоденьких мальчишек и девчушек, то данный термин найдем в словарях.)


Пыль. Затвердевая и спрессовываясь, она превращается в стены и дорогу, стволы деревьев и влажную траву. Рассыпаясь и блуждая, несется по тротуарам, лижет вам ноги, обметает окна, помалу поднимается, чернит небо, улетучивается и снова падает на землю. Запыленные люди, глаза, ступни, лохмы, белье, еда, супруги и покойники. После каждого дождя она выступает кругляшами, мокротой, прыщами, стекающей накипью на стенах, угольными лужами во дворах. Весь город выстроен из этой подавляющей грязи, без пыли не было бы ни домов, ни жителей, ни колымаг. Как полновластная хозяйка, она осыпается с высоты соборов, дремлет на трамваях, чахнет в пригородных палисадниках, и четвероногие пенсионеры сажают в пыли хилые примулы. Ею намазывают пузо, подтираются, харкают во время секса, это не земля, а толченое стекло, металлолом, лысые шины, опилки, шнурки, гнилые зубы, стертый в порошок помет, растоптанные пластмасски, сажа, зола, рассыпавшиеся книжки, разложившиеся собачьи и раздробленные птичьи тушки, стариковские кости; когда в пыли есть земля, у нее бархатистый, привлекательный вид, ее кладут в суп вместо масла, и после того как суп доедят, на дне остается вкусный глинистый осадок.
Но дождь промывает глаза, и все кажется чистым.

Я изрядно проучу смерть, ведь у меня ничего не останется для нее; я уступлю ей сущую малость, что хрустнет у нее на зубах, надолго не задерживаясь. Сколько бы я еще ни прожил, у меня хватит ума, чтобы ничего больше не сохранять; мои карманы будут пусты — ни свистка, ни трубки, ни силка для зайчат. Рассеяться. Лишь горстка пыли, которую можно сдуть. Моя гордыня обратится в эту пыль и одновременно в это дуновение.

Сейчас закончила читать остров в атлантике, нуу, ноооорм, вполне фаново, местами даже кекнула и спиздила пару занятных словоформ себе в блокнотик. Как-то спать веселее стало нынче.