Николай Васильевич смотрел на стопку листов, исписанных неровным убористым почерком, лежавшую у него на коленях, и недовольно морщился.
- Нет, Боренька, так дело не пойдёт, - сказал он, даже не глядя на молодого человека, стоявшего у него за спиной, - это нелепица какая-то. Я, конечно, понимаю, что «Мёртвые души» - это уже хорошо зарекомендовавший себя продукт и пипл схавает, но нельзя же под фирменной упаковкой впаривать такую бурду. Твои рассказики были хороши, и народу понравились. А это… У Чичикова кончаются деньги, и он решается на убийство соседки-ростовщицы. Какой писатель в здравом уме согласится, чтобы под его именем вышла такая чушь? И ещё эта сентенция твоя про зверя дрожащего…
- Тварь… - нерешительно пробормотал Боренька.
- А? Что? Будем считать, что я не слышал. Ты знаешь что, поостынь-ка поди, а мне приноси завтра-послезавтра новый вариант. Время ещё есть. А с этим, - он аккуратно двумя пальцами поднял бумаги с колен, - мы сделаем единственное, чего оно достойно, - и ловко метнул кипу листов в огромный, занимавший почти всю стену камин, перед которым стояло его кресло.
Молодой человек дёрнулся было к огню, но сдержал себя, резко развернулся и, хлопнув дверью вышел вон.
Николай Васильевич откинулся в кресле и погрузился в мечты. Он вспоминал детство, родные полтавские просторы, тишь и благодать. В его голове сами собой стали складываться поэтические строки, четверостишья, поэмы. К счастью, он вовремя вспомнил, что как поэт, крайне слаб, и оборвал приступ графомании.
Часа через пол в дверь постучали.
- Кто там? – спросил Гоголь.
- Это я, Николай Васильевич, - раздался из-за двери взволнованный голос Бореньки.
- Заходи! Ты что же, уже готов? Ну мастак, мастак, не ожидал! Давай сюда! – он не глядя протянул раскрытую ладонь назад, но никакой реакции не последовало. Боря стоял не двигаясь.
Гоголь обернулся, и удивленно поднял брови.
- Это что еще за маскарааад? - протянул он, не особо скрывая улыбку.
За прошедшее время молодой человек полностью поменял внешность. Лицо его было намазано мертвенно бледными белилами, на голову был напялен парик в стиле каре, нос удлинён с помощью непонятного острого набалдашника, а под носом красовались маленькие кривые усы.
- Ты кем это вырядился? - поднимаясь с кресла и подходя ближе, проговорил Николай Васильевич.
- Вами, - твёрдо ответил Боря.
- Ты что же решил, что если будешь выглядеть, как я, то и писать будешь по-моему? Ха-ха.
- Писать я буду по-своему, но под вашим именем, и за ваши гонорары.
Николай Васильевич почувствовал угрозу и немного отступил, нащупывая рукой кочергу, стоявшую у стены.
- И кто же тебе позволит? - злобно прошипел он.
- А я и спрашивать никого не буду, - Боря засунул руку за пазуху и извлёк оттуда увесистый топор.
Два Гоголя стояли друг напротив друга в угрожающих боевых стойках. Ещё миг, и древко топора взвилось в воздух, с лязгом встретившись там с металлическим прутом кочерги. Через полминуты безумного средневекового фехтования, противники сблизились настолько, что побросали оружие и вцепились друг другу в глотки. Сначала побеждал тот, что был постарше и помассивнее, но потом, верх начала брать молодость…
Спустя два часа Николай Васильевич, обновленный и будто бы помолодевший, сидел в своём кресле и с умилением смотрел на догоравшие в огромном камине головешки.
- Гаврила, - крикнул он. Здоровенный слуга появился в дверном проёме.
- Чего изволите, ваше великописательство?
- Подкинь-ка дровишек. А то этот гоголь… тьфу! уголь еле теплится.

Николай Васильевич смотрел на стопку листов, исписанных неровным убористым почерком, лежавшую у него на коленях, и недовольно морщился.
- Нет, Боренька, так дело не пойдёт, - сказал он, даже не глядя на молодого человека, стоявшего у него за спиной, - это нелепица какая-то. Я, конечно, понимаю, что «Мёртвые души» - это уже хорошо зарекомендовавший себя продукт и пипл схавает, но нельзя же под фирменной упаковкой впаривать такую бурду. Твои рассказики были хороши, и народу понравились. А это… У Чичикова кончаются деньги, и он решается на убийство соседки-ростовщицы. Какой писатель в здравом уме согласится, чтобы под его именем вышла такая чушь? И ещё эта сентенция твоя про зверя дрожащего…
- Тварь… - нерешительно пробормотал Боренька.
- А? Что? Будем считать, что я не слышал. Ты знаешь что, поостынь-ка поди, а мне приноси завтра-послезавтра новый вариант. Время ещё есть. А с этим, - он аккуратно двумя пальцами поднял бумаги с колен, - мы сделаем единственное, чего оно достойно, - и ловко метнул кипу листов в огромный, занимавший почти всю стену камин, перед которым стояло его кресло.
Молодой человек дёрнулся было к огню, но сдержал себя, резко развернулся и, хлопнув дверью вышел вон.
Николай Васильевич откинулся в кресле и погрузился в мечты. Он вспоминал детство, родные полтавские просторы, тишь и благодать. В его голове сами собой стали складываться поэтические строки, четверостишья, поэмы. К счастью, он вовремя вспомнил, что как поэт, крайне слаб, и оборвал приступ графомании.
Часа через пол в дверь постучали.
- Кто там? – спросил Гоголь.
- Это я, Николай Васильевич, - раздался из-за двери взволнованный голос Бореньки.
- Заходи! Ты что же, уже готов? Ну мастак, мастак, не ожидал! Давай сюда! – он не глядя протянул раскрытую ладонь назад, но никакой реакции не последовало. Боря стоял не двигаясь.
Гоголь обернулся, и удивленно поднял брови.
- Это что еще за маскарааад? - протянул он, не особо скрывая улыбку.
За прошедшее время молодой человек полностью поменял внешность. Лицо его было намазано мертвенно бледными белилами, на голову был напялен парик в стиле каре, нос удлинён с помощью непонятного острого набалдашника, а под носом красовались маленькие кривые усы.
- Ты кем это вырядился? - поднимаясь с кресла и подходя ближе, проговорил Николай Васильевич.
- Вами, - твёрдо ответил Боря.
- Ты что же решил, что если будешь выглядеть, как я, то и писать будешь по-моему? Ха-ха.
- Писать я буду по-своему, но под вашим именем, и за ваши гонорары.
Николай Васильевич почувствовал угрозу и немного отступил, нащупывая рукой кочергу, стоявшую у стены.
- И кто же тебе позволит? - злобно прошипел он.
- А я и спрашивать никого не буду, - Боря засунул руку за пазуху и извлёк оттуда увесистый топор.
Два Гоголя стояли друг напротив друга в угрожающих боевых стойках. Ещё миг, и древко топора взвилось в воздух, с лязгом встретившись там с металлическим прутом кочерги. Через полминуты безумного средневекового фехтования, противники сблизились настолько, что побросали оружие и вцепились друг другу в глотки. Сначала побеждал тот, что был постарше и помассивнее, но потом верх начала брать молодость…
Спустя два часа Николай Васильевич, обновленный и будто бы помолодевший, сидел в своём кресле и с умилением смотрел на догоравшие в огромном камине головешки.
- Гаврила, - крикнул он. Здоровенный слуга появился в дверном проёме.
- Чего изволите, ваше великописательство?
- Подкинь-ка дровишек. А то этот гоголь… тьфу! уголь еле теплится.