Рассказ

Украинские хроники. Мир

цитата:

-

- Знаешь, Микола, я много думал: почему так? Что случилось с Украиной и украинцами? Почему они вдруг решили, что убивать - это хорошо? Почему решили, что на смерти моей семьи, других семей, стариков, детей, женщин можно въехать в б...ский Евросоюз, как в рай? Ответ нашелся. Он, возможно, в чем-то метафизический, спорный, но для меня единственный. Во всяком случае, я другого на знаю. А дело в том, что украинцы продали свои души дьяволу. Оптом и в розницу. Коллективным актом. За деньги, за печенье, за халяву, за чужие вещи, за саму возможность убить и не чувствовать ни вины, ни стыда.

Показать скрытый текст

Погранцы с месяц пропускали его "форд транзит" почти без досмотра.

Поэтому Серый и не волновался. Разве что чуть-чуть ныло в кишках, как от приближающегося поноса. Но это ничего, главное, самому верить, что поездка обычная.

Знакомый лейтенант Леша попросил его открыть фургон, обежал взглядом пустое проржавевшее пространство со сваленными ближе к кабине ламинатом, банками краски и упакованными в целлофан коврами и взял два пакета, стоящих у самых дверей.

В пакетах булькнуло, высунулась попка сырокопченой колбасы.

- Можете ехать, Сергей Николаевич.

- Спасибо, Леша.

Кому что.

Серый не гнал, хотя и очень хотелось. Иногда даже подтормаживал, словно пытался урезонить и сердце, тарабанящее форте, и мысли, выбравшие уже весь километраж. Тихо-тихо, спокойнее. Не куда спешить.

В Горловке он сгрузил краску и ламинат на склад как гуманитарную помощь, один из ковров занес в детский сад.

- Куда вы сейчас, Сергей Николаевич? - спросила молоденькая, похожая на Светку воспитательница.

- К себе, - улыбнулся Серый. - Заново отстраиваюсь.

Он действительно свернул к себе, ближе к Донецку, на пепелище, три года назад бывшее небольшим селом. Проехал мимо покосившегося, обгорелого забора, мимо развороченного взрывом дома Фроловых, мимо заброшенных огородов и одичалого сада.

Поздняя весна. Все цветет, будто ничего и не было. Зарубцевалось, стянулось, заросло зеленью. С людьми только сложнее. Кроме Серого селиться на прежнее место желающих пока не находилось.

Он заехал между остатками сарая и домом с желтыми заплатками из свежего бруса, сдал к торцу, накатив задним колесом на смородиновый куст. Почему-то стало больно, будто наехал на человека. Вспомнил: Димка сажал, маленький еще, лет семи... Ничего-ничего, не важно уже, он пересадит потом.

Серый заглушил двигатель.

В приопущенное окно задул ветерок, ворона каркнула, где-то далеко громыхнуло - не артиллерия, гроза.

Он посидел еще, решаясь, настраиваясь. Подумал: если сдох, то туда и дорога. Может, даже лучше бы было, если сдох.

Мир у нас. Мир.

Серый придержал ладонью задрожавшую губу, вылез, обошел фургон, открыл дверцы, затем, повозившись с замком, распахнул тяжелую подвальную дверь. Из подвала дохнуло запахами мокрого железа, дерева, маринованных помидоров. Серый спустился по ступенькам, нащупал выключатель. Щелк произошел впустую. Света не было. Скорее всего, опять где-то случился обрыв. Не теплостанция. Вздохнув, он наощупь прошел к полкам слева, достал из коробки ворох свечей, зажег от зажигалки сначала одну, потом еще три, поставил в блюдца, гоняя тени. Неверный свет прыгал, выхватывая из тьмы битые банки с соленьями, раму мотоцикла у дальней стены, бетонный пол в наплывах. Серый убрал с пути табурет, несколько пустых пластиковых канистр, оглянулся: ну, да, с небольшим заворотом получится.

Стул, сваренный из толстых стальных трубок и утопленный ножками в бетон, с высокой спинкой, стоял чуть в стороне. Серый подергал его, оттащил моток проволоки, достал из инструментального ящика молоток, миниатюрную пилку и кусачки, разложил рядом с мотком. Растер подошвой помидорину, откинул щепку. Ну, вроде чисто.

Вернувшись к фургону, Серый по очереди перекинул к борту два небольших ковра, открывая третий, перевязанный шпагатом, с выглядывающими из-под края кроссовками. Схватившись, он вытянул ковер к дверцам.

У нас - мир.

Человек, закатанный в ковер, не шевелился. Впрочем, Серый был почему-то уверен в его живучести. Чтобы такая тварь - и подохла?

Выбравшись из фургона, он стащил рулон вниз. Часть с верхней половиной тела чувствительно грянула о землю. Кроссовок в руке дернулся.

Ну и хорошо.

Серый захлопнул дверцы и постоял, отдыхая. Нельзя торопиться. Торопливость все испортит. Природа вон никуда не торопится и каждый раз берет свое.

Весна.

Потискав ноющие усталые пальцы, Серый поволок ковер по ступенькам вниз, развернул на бетоне кроссовками к ножкам стула.

Цепь! Где-то была цепь.

Он метнулся к нижним полкам, где держал фильтры, пружины и всякую прочую ерунду, разволновавшись, сбегал к фургону, проверил под сиденьями и, только вернувшись ни с чем, заметил цепь свешивающейся с поперечной железной балки.

Сердце разнылось. Вот дурак, подумалось. Сам же приготовил и забыл.

Дверь в подвал на всякий случай он запер на засов. Пропустил цепь за передними ножками стула, чуть вытянул ноги из ковра и защелкнул на щиколотках продетые в концевые звенья кольца от наручников. Ножницами перерезал шпагат и слегка размотал жертву. Цепь, выбрав длину, натянулась.

- Не верю, что не больно, - шепнул Серый.

На миг ему захотелось отказаться от затеи, но он вспомнил жену, Димку, Светку, сцепил зубы и замотал головой: не-ет, некуда отступать. Незачем. Три года мир...

Дальше Серый работал пилкой - снизу, сбоку, освобождая от ковра нижнюю половину тела. Спортивные штаны он сразу стянул к браслетам, обнажая волосатые ноги, подождал реакции. Реакции не было.

Когда показалась прижатая к животу рука, он перевернул порезанный ковер, выламывая и эту, и вторую руку за спину. Свел вялые ладони вместе, откусил от мотка проволоки сантиметров двадцать, накрутил эти сантиметры на запястья. Все спокойнее.

Мерцал свет.

Захотелось вдруг чаю. Обжигающе-горячего. Прям до дрожи. Серый сел на пол, ощущая клекот внутреннего напряжения. Скоро-скоро, эта сука скоро... Не удержался, стукнул кулаком по ребрам лежащему - жалко, ковер смягчил.

Он часто представлял себе, как это будет. С того самого момента, как Украина в лице своего президента объявила всех участников антитеррористической операции героями. Первым делом решил резать пальцы. Затем - яйца. Остальное зависело от импровизации. Но пальцы и яйца - обязательно. Первым делом.

Мир у нас. Все герои. Все, кто убивал, насиловал, грабил. Все.

Никакого суда. Никакого разбирательства. Поцелуи взасос и всеобщая, сука, свидомая шизофрения. Мы - герои.

Нет, ребята, только пальцы и яйца.

Серый выволок человека из остатков ковра, напрягшись, приподнял его и завалил на стул. Прижал коленом. Урод весил где-то под сотню. Ляжки толстые. Губы сочные. Проволоку с запястий пришлось размотать, чтобы тут же закрепить правую руку героя на подлокотнике. Еще двадцать сантиметров от мотка - и уже левая оказалась прихвачена двумя оборотами к железной пластине. Тело само сползло на сиденье.

Но Серый не удовлетворился сделанным и замотал проволокой все до локтей, потом срезал с урода спортивную кофту, майку и трусы. Комочек гениталий в паху его едва не насмешил. Героическое, сука, хозяйство.

Все?

Голый человек на стуле упирался подбородком себе в грудь. Серый, подумав, еще и шею проволокой притянул к прутьям спинки.

- Ну вот, - сказал он негромко, - теперь и приступим.

Правда, вопреки собственным словам, Серый просто сел на табурет напротив. Вспомнился вдруг Димка, ковыряющийся в двигателе "Явы": "Пап, да блин, как ты на ней ездил-то?". Звон ключей. Чумазое лицо, сморщенный нос, такие родные складочки через переносицу...

Все ушло.

Серый посмотрел на привязанного к стулу урода, поднялся по ступенькам, открыл дверь наружу, сходил к колодцу и набрал ведро воды. Зачем-то потрогал воду рукой - холодная, нет - и разозлился на себя: какая, мать, разница?

Внизу, в подвале весь залп из ведра он зарядил человеку в лицо и в грудь. Брызги оконтурили стену за стулом. Человек от залпа дернулся. Пальцы вцепились в подлокотники. Жилы вздулись на шее. Изо рта вылетела слюна.

- Б...ь!

Серый усмехнулся, услышав судорожный звон цепи, пробуемой на разрыв.

- Не стоит, - сказал он, усаживаясь.

Урод поднял голову.

У него было совсем не уродское, молодое лицо, где-то даже симпатичное, мужественное, с нравящейся женщинам небритостью. Только гематома, родимым пятном протянувшаяся от виска через скулу, его портила. Как и верхняя, вздувшаяся губа.

- К кому это я залетел? - спросил пленник, осматривая подвал цепкими глазами. - Холодно, сука, вообще.

Серый промолчал.

Человек шмыгнул носом и скривился, ощупал губу языком.

- Это ты меня отоварил, дядя?

Серый и этот вопрос оставил без ответа, смотрел в сторону.

- Значит, сочтемся, - ощерился пленник, подрагивая. - Слышь? Сочтемся, говорю. Или ты глухой, дядя? Трусы-то нахрен стянул?

Серый чуть наклонил голову. От его полыхнувшего ненавистью взгляда что-то затравленное появилось у урода в глазах.

Бойся, тварь, бойся!

- Я тебе что, денег должен?

Пленник попробовал взвиться со стула, но у него не получилось даже привстать. Так, приподнял зад, напугал ежа. Проволока врезалась в горло.

- Ах ты, сука!

Урод закашлял, напрасно напрягая плечи. Кожа его покрылась пупырышками. Член сделался совсем маленьким и спрятался в паховых волосах.

- Фамилия и имя, - сказал Серый.

Спокойный, казенный тон дался ему с трудом. Жутко хотелось добавить коленом твари ярких красок.

- Борис Полторак, - с легкой заминкой, щурясь, ответил пленник. - Это ты, дядя, еще не знаешь, с кем связался.

Серый полез за пазуху, достал паспорт с трезубцем и кинул в урода.

- Твой паспорт. Итак, давай сначала. Фамилия и имя.

В тишине потрескивали фитили.

- Микола Лыгун, - глухо ответил пленник.

Тело его сотряслось от холода.

- Новосветловка.

- Что - Новосветловка?

Серый прикрыл глаза, перебарывая желание вбить глупый вопрос обратно в зубы.

- Новосветловка, три года назад.

- Мужик, это когда было-то? - возмутился пленник. - Ты мне руки перекрутил, освободи хоть чуть-чуть.

- Новосветловка.

- Ну, стояли мы там. Давно.

Серый ждал.

- Блядь, я здесь дуба дам, мужик!

Серый равнодушно пожал плечами. Порывшись в карманах, он нашел упаковку валокордина, выдавил таблетку, сунул на язык и запил остатками воды в ведре.

- Мне все равно.

- Ха! - оскалился, вздрагивая, пленник. - Как же тебе в-все равно, если я сд-дохну? А Новосветловка?

Он стукнул зубами.

- Прислушайся, - сказал Серый, ощущая протекающий в горло мятный привкус. - Разве ты еще не понял, где оказался?

- Где? - завертел головой примотанный к стулу. - Подвал? Камера в тюрьме? Не май месяц. Что я должен увидеть?

- Суд.

- Ты чего, мужик? Охренел вк-конец?

Серый улыбнулся так, что пленник подавился словами.

- У тебя есть два выхода, - сказал Серый. - Ты вспоминаешь и рассказываешь, и тогда дохнешь быстро. В ином случае я отрежу тебе пальцы, уши, яйца и дохнуть ты будешь долго.

- Сепар, что ли? - выдохнул пленник. - Так у нас мир, слышишь? Три года. Не имеешь ты никакого права...

- Я?! Не имею права?

Серый вскочил. Лицо его страшно исказилось. Он поймал пальцами горло урода.

- Ты... мне...

Ненависть не давала говорить, стиснула глотку. Несколько секунд он бешеным взглядом смотрел в светлые, трепещущие тоскливым ожиданием глаза бывшего добровольца батальона "Айдар", затем усилием воли разжал пальцы. Спокойнее, тише, тише.

- Можешь ничего не говорить, - сказал он, наклоняясь к остаткам ковра. - Можешь думать, что я не имею права. Можешь думать про мир...

В руках его появилась пилка, которую он очистил от застрявших в зубцах ворсинок.

- Тебя найдут! - взвизгнул пленник, едва Серый шагнул к стулу.

- Новосветловка. Три года назад.

- Хорошо, Новосветловка, - облизнув губы, торопливо заговорил сидящий. - Мы там стояли, занимали два дома. Я про наш взвод. В июле, кажется. Да-да, точно, в июле. Нет, в августе. Я не помню. Точно, что летом. Яблоки уже... Мы не долго стояли там, ваши нас потом... Вот, это все. Все. Что еще?

- Мало, - сказал Серый.

Он снова уселся на табурет, поежившись, запахнулся в куртку. Взбаламученная ярость отпускала, оставляя после себя холодную пустоту.

- Т-так вроде все, - пленник выстучал зубами длинную дробь. - Холодно, батя.

Серый усмехнулся. Уже батя. Быстрая какая эволюция из дяди до совсем родного человека. Батя. А Димка все папой больше...

Он ссутулился, пряча набрякшие слезы. Незачем твари показывать. Пилка в пальцах уколола, попробовала крови. Подумалось: кого видит этот урод? Пожилого, под пятьдесят мужчину с короткими седыми волосами, живого человека или сепара-террориста, недобитка-провокатора? Может, смерть свою видит? Впрочем, какую смерть, это же герой, вылитый. Герои не умирают, сразу встают в небесные колонны, айне колонне марширт...

Серый поднял голову.

Микола Лыгун пытался вывернуть левую руку из проволочной обмотки.

- Я вижу, - сказал Серый.

- Мы можем договориться, батя, - подавшись на длину шейного обруча, зашептал почему-то пленник. - Я сдамся, вашей МГБ или как там, я все признаю...

- Что признаешь?

- Что участвовал. Что нападал на вашу республику.

Страх мерцал в светлых глазах свечными огнями.

- Новосветловка. Женщина сорока двух лет. Девушка девятнадцати. Юноша семнадцати. Семья. Моя семья.

Пленник сглотнул.

- Там поляки, литовцы были. Они - звери. Наемники. Может это они?

- А ты?

- Мы окопы рыли.

Серый помолчал.

- Знаешь, Микола, я много думал: почему так? Что случилось с Украиной и украинцами? Почему они вдруг решили, что убивать - это хорошо? Почему решили, что на смерти моей семьи, других семей, стариков, детей, женщин можно въехать в б...ский Евросоюз, как в рай? Ответ нашелся. Он, возможно, в чем-то метафизический, спорный, но для меня единственный. Во всяком случае, я другого на знаю. А дело в том, что украинцы продали свои души дьяволу. Оптом и в розницу. Коллективным актом. За деньги, за печенье, за халяву, за чужие вещи, за саму возможность убить и не чувствовать ни вины, ни стыда.

- Но я не убивал, - сказал пленник дрожащим голосом.

Серый шевельнулся, подался вперед.

- Почему бы не сказать честно?

- Батя, я тебе как на духу...

- Ты думаешь, я тебя случайно схватил? - процедил Серый. - Я же тебя, суку, два месяца вылавливал. Все на Украине продается, все списки, все листочки тетрадные с записями выплат, все адреса, знай только подойди с денежкой к нужному человеку.

Он достал из-за пазухи и бросил к паспорту с трезубцем ксерокопии печатных и рукописных страниц.

- Я бы, честно, не занимался этим, - тускло сказал Серый, - но вас не судили, а объявили героями. Больно мне стало, очень больно, за дочь, за сына, за всех, кого вы... Нельзя такое спускать. Пусть и мир. Мир...

- Так ведь зло, - отстучав зубами, сказал пленник. - Уб-бьешь меня, умножишь зло. Нельзя злом со злом.

Серый дернул щекой.

- Не надо мне про сучью философию. Умножение зла происходит, когда оно остается безнаказанным. А наказание зла называется справедливостью, понял, Микола? Или ты думаешь, справедливость только там? - он показал глазами на потолок. - Нет, она здесь. И во всем мире. Надо только помогать ей исполняться.

Сердце опять зачастило, и Серый замолчал, прикрыл глаза.

Ветер задышал в затылок, принес запахи земли и нарастающей зелени, перебивая запах разлитого маринада.

- Батя, ты ошибся, батя, ты не т-того... - задергался, зазвенел цепью пленник. - Нет у тебя д-доказательств.

- Свидетельства есть, а доказательств...

Серый подступив, поднес к лицу пленника запаянную в целлулоид фотографию.

- Смотри, внимательно смотри, - сказал он. - Вся память - вот она. Здесь ваши веселые рожи. Ты - третий в ряду. Димка... Димка сбоку лежит, смотрит в небо, уже мертвый, вы его два дня пытали до этого... А Света... - он царапнул ногтем по снимку. - Дочку на заднем плане тащат, видишь, платье белое?

- Да нет, это не я, - пролепетал пленник.

- Как же не ты? Ты!

- Нет!

Ненависть вспыхнула, ударила в голову.
- Блядь, сейчас я тебе сначала пальцы...

Серый поймал чужую ладонь и вывернул указательный палец.

- А-а-а! - затрясся на стуле урод.

- Сейчас...

Пилка полоснула по коже. Потекла кровь. Серый нажал. Глубже, глубже! Зубцы располосовали мясо и вонзились в твердое.

- А-а-а! Б...ь! А-а-а!

Пленник орал, не переставая. Указательный палец выскальзывал из руки, кровь шустро капала с подлокотника.

- А ты думал! - закричал Серый. - Ты что думал?! У нас - мир! Мир, и ты живой! А это не правильно!

Он несколько раз провел пилкой. За Димку! За Светку! За Анну!

- Если б ты хотя бы покаялся...

- Я каюсь, каюсь! - взвизгнул пленник. - А-а-а! Я все, что хочешь...

- Поздно!

В разрезе пальца, в окружении лохмотьев кожи белела кость. Пилка застряла. Серый выдернул ее, в брызгах крови, с прилипшим мясным лоскутком. Сделалось противно. Не страшно, можно пересилить. Он вполне...

По живому, блядь.

- Ка-аюсь!

Ну да, ни мгновением раньше.

- Не пилится ни хрена, - Серый сердито бросил пилку и, качнувшись, подхватил молоток. - Сейчас я это исправлю.

Он несколько раз ударил вслепую, больше попадая по железу, чем по руке. Смысла в этом не было. И мира не было тоже.

Сука. Так хотелось, чтобы эта тварь узнала, прочувствовала на себе, как его дети...

- А-а-а!

Слезы и сопли блестели у пленника под носом. Капля крови застыла над бровью. Серый, усмехнувшись, отбросил молоток.

Тише. Тише.

- Почему? - крикнул он, собрав все силы, в безумные, с расширенными зрачками глаза. - Почему я не могу тебя пытать, а ты смог? Почему вы, звери, можете, а я не могу?! Я не могу! Ты понимаешь, как оно все устроено!

Он заскрипел зубами.

Слова кончились. Покалывало пальцы, сердце, казалось, разрослось до объема грудной клетки - колотило и в горло, и в кишки, и в ребра. Холод поднимался от живота.

Голый пленник скулил, ничего не соображая.

Серый выбрался из подвала и поднялся в дом, приподнял половые доски в углу. Рукоять "макарова" легла в ладонь.

Я не зло, устало подумал Серый. Но я - справедливость. И мне нужен мир.

Маленький мир в душе

http://okopka.ru/k/kokoulin_a_a/mir.shtml